2. Первый вождь комом

Какими бы зловещими ни выглядели события этих дней – измена Волынского полка, роковая бездеятельность генерала Хабалова, предательство железнодорожников, недостойное поведение военного командования и даже само отречение императора, – они не вели однозначно и обязательно к национальной катастрофе. Есть одна подробность – не то чтобы незамеченная, но как-то обделенная вниманием историков. 27 февраля 1917 г. Государственная дума, уже распущенная, рождает на свет не предусмотренный законами орган – Временный комитет Государственной думы во главе с М. В. Родзянко, а 2 марта новосозданный комитет образует Временное правительство. Но вышедшее из недр Думы Временное правительство сразу же порывает с Думой – порывает с органом народного представительства, которому обязано своим появлением. В Думе было много разумных депутатов, не один лишь Прогрессивный блок, да и тот начал приходить в чувство. Возможно, из всех ошибок Временного правительства эта была самой суровой.

В случае немедленного возобновления работы Думы был бы совершенно невозможен «Приказ № 1», разваливший армию, невозможно так называемое двоевластие, как и множество других роковых событий. Задним числом ощущение правового вакуума тех дней и недель невыносимо ощущать даже сегодня, 93 года спустя. Почему это чувство не мучило тех, кто стоял тогда у руля событий, – записных демократов из Прогрессивного блока? Они явно были уверены, что оседлали удачу, и хотели кратчайшим путем, помимо Думы, стать реальной властью. Став же ею, они спешить перестали. Этим Временное правительство подписало приговор и себе, и российскому парламентаризму, и, в конечном счете, десяткам миллионов людей.

Второй роковой ошибкой Временного правительства стала отсрочка выборов в Учредительное собрание. Выборы должны были пройти 17 сентября, а начало работы Учредительного собрания было запланировано на 30 сентября. Но когда до выборов оставался месяц с небольшим, они были перенесены на 12 ноября. А ведь созыв Учредительного собрания был главной задачей и целью существования Временного правительства, а ему, в нарушение собственных демократических идеалов, хотелось поруководить страной подольше. Данное желание прочитывается, среди прочего, в совершенно незаконном провозглашении России республикой 1 сентября 1917 г. Это было вопиющей узурпацией полномочий будущего Учредительного собрания. Как мы теперь знаем, отсрочка выборов оказалась роковой. Одним из главных лозунгов Октябрьского переворота стало обещание (лживое) в кратчайшие сроки созвать Учредительное собрание.

Дебют коммунистического проекта в нашей стране надо попытаться увидеть глазами современников этого дебюта, на время заставив себя забыть продолжение. Многие пошли за большевиками в надежде, что те выведут к какой-то новой, замечательной и справедливой, жизни. Соблазн марксистской социальной утопии смутил, начиная со второй трети прошлого века, столь многих в мире, что пришествие утопии ощущалось как неотвратимость. Какая-то страна неминуемо должна была привить себе этот штамм, поставить на себе опыт «великого социального эксперимента».

У нас хорошо знают пророчества Достоевского о социализме и коммунизме, но не менее прозорлив оказался и француз Гюстав Лебон. Вот его слова: «Рабство, нищета и цесаризм – вот неизбежные пропасти, куда ведут все социалистические пути. И все-таки, кажется, этого ужасного режима не миновать. Нужно, чтобы хоть одна страна испытала его на себе в назидание всему миру. Это будет одна из таких экспериментальных школ, которые в настоящее время одни только могут отрезвить народы, зараженные болезненым бредом о счастье по милости лживых внушений жрецов новой веры».

Первую попытку, Парижскую коммуну 1871 г., удалось прервать. Провести полноразмерный эксперимент выпало России. Его отрицательный опыт крайне важен в никогда не прекращающемся поиске человечества. Как выразился историк С. А. Павлюченков, «человечество коллективно шло к русской революции, и ее результаты, как в свое время революции французской, принадлежат всему человечеству»[157].

Премьерство Керенского было воспринято общественностью как спасительное. Даже ЦИК Советов 8 июля 1917 г. объявил новый кабинет «правительством спасения революции», признав за ним неограниченные полномочия. Казалось, двоевластию пришел конец.

Александр Федорович Керенский – вот тот человек, кому полагался бы памятник от советской власти. Поскольку эта мысль давно приходила в голову миллионам людей, советские историки, даже изображая главу Временного правительства жалким шутом, одновременно старались сделать из него страшного врага, приписывали ему бонапартизм, намерение установить кровавую диктатуру и даже вернуть монархию. И разумеется, всегда находили доказательства.

На самом же деле эсер Керенский оказался для Ленина таким врагом, о каком можно лишь мечтать. При этом Александра Федоровича никак не назовешь случайной в революции фигурой. Успешный адвокат, он участвовал, начиная с 1906 г., в ряде громких политических процессов, защищал революционеров, включая большевиков. Керенский был одним из самых ярких оппозиционных депутатов Государственной думы 4-го созыва.

С момента отречения царя Керенский твердо знал, что это его революция, его стихия. Будучи только министром, он заставлял тушеваться главу правительства Георгия Львова. Почти до своего политического конца Керенский легко покорял любую толпу, включая солдатскую. Он всегда верил в то, что говорил в данный момент, это придавало его словам неотразимую убедительность. Его манера выступать предвосхитила гитлеровскую: сперва – упавший голос, короткие фразы, паузы, затем поток взвинченной, почти истерической речи, которая куда убедительнее на слух, чем при чтении. Он звал войска на смерть, а те отвечали криками «ура!». Специфические приемы поведения, полувоенные френчи (в них потом облачатся и Ленин, и Сталин, и Мао Цзэдун, и еще множество вождей и вождиков), демагогия, восторги толпы – все это XX век еще увидит в изобилии. Даже странно, что череду стальных вождей, кумиров масс открыл именно Керенский, руководитель совсем не стальной. Малая толика этого качества ему как раз не помешала бы – вся наша история повернулась бы иначе.

Видимо, Керенскому казалось, что он «поймал волну» и на ее гребне достигнет намеченных целей: доведет Россию до Учредительного собрания и до победы в войне, станет первым президентом демократической Российской Республики.

Керенский, как министр юстиции и как министр-председатель, провел ряд выдающихся правительственных актов. Была узаконена неслыханная и небывалая до того нигде в мире полнота политических, экономических и социальных прав женщин, чем наша страна могла бы гордиться, если бы помнила об этом. Россия первой среди многонациональных государств устранила все виды дискриминации по национальному, расовому и религиозному признакам. Декрет о гражданском равенстве (об отмене вероисповедальных и национальных ограничений) от 20 марта 1917 г. предоставил всем равные избирательные права. Был узаконен 8-часовой рабочий день, провозглашена свобода совести, введена пропорциональная система выборов по партийным спискам, к которой Россия вернулась сегодня.

Но не будем забывать, что Керенский со студенческих лет принадлежал к той части интеллигенции, которая только и делала, что расшатывала устои государства, ослабляла гайки государственной машины. Когда же эта расшатанная конструкция подверглась мощным сейсмическим встряскам войны и революции, случайно оказавшиеся у власти Керенский со товарищи с ужасом увидели, что их былые усилия не пропали даром – конструкция готова рухнуть в любой миг.

3. А счастье было так возможно

После провала своей первой попытки (3–5 июля 1917 г.) захватить власть несколько десятков видных большевиков (Троцкий, Раскольников, Крыленко, Дыбенко, Антонов-Овсеенко, Каменев, Луначарский, Коллонтай и др.) оказались за решеткой, а Ленин с Зиновьевым спрятались в знаменитом шалаше. Если бы не злосчастный корниловский «мятеж», они бы прятались там, глядишь, до Учредительного собрания. Иногда можно прочесть, что почти два месяца о большевиках не было слышно, что их даже начали подзабывать. Конечно, хватало других событий: русская армия взяла Черновцы, немецкая – Ригу, открылся Поместный собор, царскую семью выслали в Тобольск и так далее, – но и большевики никуда не делись.

Несмотря на бунт, РСДРП(б) не была запрещена и всего три недели спустя после своего «разгрома» провела очередной, 6-й съезд. На Выборгской стороне, в просторном зале частного общества, собралось около 250 делегатов. Максимум, чего они боялись, это разгона съезда, в связи с чем на четвертый день съезд перешел на «подпольный» режим работы – в рабочий клуб у Нарвской заставы. В этом «глубоком подполье» съезд заседал еще шесть дней. Это был удобный момент окончательно обезглавить партию, явно жившую на вражеские деньги (правда, Керенский, судя по всему, в это не верил) и движимую кровавым лозунгом о «перерастании империалистической войны в гражданскую». В руководство съезда входило несколько человек, находившихся в розыске в связи с событиями 3–5 июля, но главное – съезд утвердил курс на вооруженный захват власти. В воюющей стране!

Похоже, эсер Керенский не сделал того, что был обязан сделать, по простой причине: он боялся опорочить саму социалистическую идею. Большевики оставались для него братьями-социалистами, пусть и заблудшими, но такими же членами Интернационала, как эсеры. Планы же захвата ими власти еще могли показаться в те дни просто разговорами.

Они бы и остались разговорами, если бы Керенский не совершил, в страхе перед Корниловым, ряд новых ошибок.

27 августа он велел раздать («временно»!) 20 тыс. винтовок отрядам Красной гвардии, создававшимся на петроградских заводах. Естественно, получить оружие обратно нечего было и думать, и через короткое время оно было обращено против Временного правительства. Но главная ошибка была совершена 2 сентября, после «победы» над Корниловым: Троцкий, Раскольников и еще около 140 большевиков были выпущены на свободу (а кого-то выпустили еще в августе). Многие незлобивые политики, одержав небольшую – а им кажется, что решающую – победу, поступают одинаково: Скоропадский выпускает Петлюру, Батиста выпускает Кастро, Ельцин – путчистов (дважды), Керенский – целую команду большевиков. Для троих из четырех перечисленных дело кончилось печально.

Уже на следующий день не испытывавшие, в отличие от других партий, денежных трудностей большевики начали выпускать большим тиражом и под очередным новым названием свою газету «Рабочий путь». Хватало у них денег и на оплату пособий забастовщикам. Историки обязательно проведут когда-нибудь аудит ленинской партии 1917 г. Что представлял собой ее бюджет? Каков был приход и расход по статьям и дням? Где держали деньги: в банках или в «черном нале»? Кто был распорядителем? Кто подписывал банковские поручения? Сохранились ли они или их копии? Что же касается внешних (т. е. немецких) источников денег, бесконечный спор на эту тему можно считать законченным с появлением исследования Элизабет Хереш «Купленная революция» (русский перевод: М., 2004).

Окончательно перестав таиться, большевики в короткий срок обрушили на Петроград и фронты водопад листовок, газет и брошюр. Они делают все для развала воюющей армии и при этом перестают бояться чего бы то ни было, только храбрый Ленин еще месяц прячется в Финляндии.

Особенно странной кажется сегодня слепота Временного правительства в отношении самого грозного симптома надвигавшейся беды: сразу после отречения Николая II резко сократилось число солдат, подходивших к исповеди, об этом пишут многие мемуаристы. Сотни тысяч солдат восприняли «отставку» царя как освобождение их от воинской присяги, которую они принесли Богу, царю и Отечеству. Простые люди, особенно из крестьян, видели в присяге молитвенную клятву, нарушить которую означало попасть в ад. После 2 марта большинство из них сочло себя свободными от этой клятвы. Они ничего больше не были должны не только царю, но и Богу. А нередко даже и Отечеству. Солдаты, в чьих душах произошло крушение веры, дезертировали первыми. Дезертиры сыграли важнейшую роль в событиях 1917 г.

Падение императорской власти стало ударом не только для фронтовиков. Немыслимое событие потрясло нравственные устои миллионов людей и в тылу. Впрочем, потрясение у многих длилось недолго, они быстро начали требовать всё и сразу, у них, выражаясь сегодняшним языком, сразу «отказали тормоза». Для большевиков такие люди стали незаменимым тараном в деле сокрушения исторической России – гораздо более мощным и безотказным, чем «сознательные рабочие». Они – и выпущенные по щедрой амнистии Керенского уголовники.

Чтобы совладать с этой стихией, требовалась изворотливость, но ее-то у Временного правительства и не было. Оно, похоже, само поверило, что вот пройдут выборы, соберется Учредительное собрание, создадутся комитеты, подкомитеты, комиссии, будут решены процедурные вопросы, вопросы представительства, и вот тогда можно будет законным образом приступить к вопросу о земле, о федеративном устройстве, о сословиях и проч. Народу же следует благовоспитанно ждать. Министры не могли не понимать, что возглавляют революцию, а революции не происходят в рамках законов. Более того, Временное правительство уже приняло ряд решений из компетенции Учредительного собрания и будущего парламента – провозгласило республику, ликвидировало Синод, отделило церковь от государства, демократизировало местное управление, начало вводить новую орфографию, упразднило земских начальников, полицию заменило милицией, в армии приставило к офицерам комиссаров, учредило земельные комитеты, включило казенные, удельные и кабинетские земли в состав государственных и много чего еще. А коли так, что мешало объявить, что каждый защитник родины после победы получит, к примеру, сто десятин земли, а дезертиры и самозахватчики не получат ничего? Это можно было обещать с легким сердцем, ведь в Европейской России были огромные площади невозделанной земли.

Такая мера могла поднять дух солдат, почти сплошь деревенских парней, и переломить настроения села. В сентябре, сразу по окончании сельхозработ, там резко возросло число преступлений против собственности. Шли захваты помещичьих земель, порой со вторжением в усадьбы. На усмирение посылались казаки и команды георгиевских кавалеров (как заведомых людей чести). Весы истории колебались, и перевесить могла даже песчинка.

Весы колебались тогда не только в России. Но когда во Франции в конце 1917 г. события повернули к местному изданию большевизма (взбунтовались и подняли красные флаги более ста полков, а два корпуса даже двинулись на Париж), у страны нашелся спаситель, 76-летний премьер Жорж Клемансо. Расстрелами и заградотрядами он остановил развал фронта, отдал под суд министров-пораженцев, превентивно арестовал свыше тысячи человек по всей Франции, всех, кто теоретически мог возглавить красный бунт, и – о ужас! – заставил прессу прикусить язык. Керенский, увы, был не Клемансо.

4. Отматывая ленту назад

Категорически нельзя играть по правилам с противником, для которого не существует правил. Тем более нельзя играть с ним в поддавки.

Надежной защитой Временного правительства мог стать стоявший в Царском Селе и не зараженный большевизмом Третий конный корпус генерала Краснова, но Керенский под давлением левых приказал отвести его к Пскову, после чего значительную часть сил корпуса разбросали по разным фронтам. Здесь присутствовал личный мотив: Керенский знал, что Краснов не воспринимает его всерьез как верховного главнокомандующего, и «преподал урок» генералу.

Еще один шанс предотвратить катастрофу был упущен уже в последние дни. Генерал Алексеев брался призвать на защиту Временного правительства офицеров. Авторитет Алексеева, пусть и вышедшего в сентябре в отставку (и даже вопреки его роли в низложении царя), был так велик, что пять тысяч офицеров из пятнадцати, находившихся в столице, он гарантировал. Да еще и юнкеров в придачу. Возможность остановить путчистов была реальной: Красная гвардия с военной точки зрения была нулем, некоторой силой были матросы, но не против офицерских команд. Что же до петроградского гарнизона, остряки не зря называли его «петроградским беговым обществом» – столько в нем за три года войны осело уклоняющихся от службы, ограниченно годных и т. п. Этот «революционный гарнизон» поддержал переворот по единственной причине: большевики распустили слух, что Керенский собирается отправить все ненадежные полки столицы на фронт, т. е. повторилась ситуация февраля. Прими Керенский предложение Алексеева, изменники не вышли бы из казарм. Однако Керенский отказался, испугавшись, что люди Алексеева в первую очередь разберутся с ним, Керенским.

Представьте себе, что в стране, ведущей тяжкую войну, действует организованная группировка, чей вождь пребывает в подполье и оттуда наставляет: «Мы должны всю нашу фракцию двинуть на заводы и в казармы. Мы должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки [т. е. те, которые удастся склонить к измене] на самые важные пункты, окружить Александринку [театр, где заседало Демократическое совещание], занять Петропавловку, арестовать Генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к Дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города. Мы должны мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д.». Это «Письмо центральному комитету РСДРП» от 13 (26) сентября 1917 г. Не кем иным, кроме как объективно агентом врага, назвать автора данного текста, В. И. Ленина, нельзя.

Слухи и газетные статьи о грядущем перевороте появились с десятидневным опережением. Максим Горький выступил в «Новой жизни» с обращением «Нельзя молчать!». Он требовал, чтобы большевики открестились от этих слухов. Большевики отвечали уклончиво.

Вряд ли Керенский был совсем уж слеп. Но он почему-то сохранял уверенность, что худшее не произойдет. Это сродни загадке 22 июня 1941 г.: «человек наверху» убежден, что знает нечто, позволяющее сохранять спокойствие. Застигнутая врасплох сторона ожидала или чего-то другого, или в другие сроки. Кто внушал Керенскому ложные представления? Судя по его мемуарам, это мог быть полковник Генерального штаба Георгий Полковников, по должности главный начальник Петроградского округа, тайный корниловец, желавший устранить Временное правительство руками большевиков с тем, чтобы затем расправиться с ними как с заведомо неспособными удержать власть. Полковников до конца уверял, что сил достаточно, опасаться нечего.

В. Д. Набоков, управляющий делами Временного правительства, вспоминал, как за 4–5 дней до переворота спросил Керенского о возможном «выступлении» большевиков. «У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно, – ответил тот, добавив: – Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло». Он даже посожалел, что нельзя спровоцировать их на такую попытку – это было бы слишком в духе царской охранки.

В решающий день, 24 октября, Полковников издал приказ № 251 по Петроградскому округу, гласивший: «Всем частям и командам оставаться в казармах впредь до получения приказов из штаба округа… Все выступающие вопреки приказу с оружием на улицу будут преданы суду за вооруженный мятеж… В случае каких-либо самовольных вооруженных выступлений или выходов отдельных частей или групп солдат… приказываю офицерам оставаться в казармах». То есть, если нижние чины самовольно хлынут на улицу, офицер не мог переступить порог казармы даже в попытке остановить подчиненных? Или Керенский был прав, предполагая, что Полковников толкал события к свержению правительства руками большевиков, чтобы затем устранить их силами Петроградского гарнизона? Если это так, первая часть замысла ему удалась. В отличие от второй, когда 29 октября он смог поднять против большевиков только юнкерские училища, но не гарнизон.

Отматывая ленту назад, ясно видишь, что к большевистскому перевороту привела цепь случайностей, видишь множество исторических развилок, спасительно уводивших от него. Есть вещи, о которых невозможно размышлять без закипания крови, но надо сделать над собой усилие и поставить себя на место людей 1917 г. Будь у них возможность заглянуть в будущее, они действовали бы иначе – почти все, независимо от того, на чьей стороне они были в роковой миг.

Это сегодня понятно, что в ответ на начало захвата ленинцами стратегических точек столицы (во время войны!!!) офицерские команды должны были окружить гнезда большевиков, хорошо известные, подкатить пушки и броневики и, не считаясь с жертвами и ущербом для зодчества, разнести их в щепы. Никто не отменял статью 108 «О вооруженном мятеже с целью свержения законной власти» Уложения об уголовных преступлениях, и противодействие такому мятежу любыми средствами было бы абсолютно законным актом. Россия могла избежать самых страшных событий в своей истории. Миллионы несчастных не были бы убиты в расстрельных подвалах и на полигонах, не были бы утоплены на баржах, не были бы взяты в заложники и затем казнены, замучены в концлагерях и на гиблых рудниках, в тундре и глухих поселениях, закопаны в вечной мерзлоте. Мы не узнавали бы, холодея от ужаса, как срезали под корень историческую Россию с ее аристократией, казачеством, купечеством, промышленниками, духовенством, крестьянством, земством, дворянскими гнездами, монастырями, уникальным асимметричным устройством, Серебряным веком, самыми высокими в мире темпами развития, не стала бы тяжелым инвалидом российская интеллигенция. Мы жили бы сегодня в процветающей многолюдной стране.

Это понятно сегодня, но не могло быть понятно тогда. Русские военные не хотели начинать братоубийственную войну. Заяви большевики честно и сразу, что намерены умертвить миллионы соотечественников, разрушить душу и нравственность народа, превратить страну в ад на земле, военные действовали бы иначе. Однако в те дни многие рассуждали так: одного «временного» социалиста, притом крайне надоевшего, сменит другой. Тревожно, конечно, но ведь это только до Учредительного собрания. Подготовка к выборам идет вовсю, – так стоит ли стрелять в своих?

Но и большевики тогда еще не планировали массовые убийства и колымские лагеря. Они ждали, что народ под их руководством дружно переделает неправильный старый мир в правильный новый, коммунистический – мир без денег и собственности, мир учета и контроля, распределения и счастья. На Страшном суде они, наверное, будут говорить: «Мы были вынуждены. Знаете, на какое сопротивление материала мы натолкнулись?» А «материал» сопротивлялся, если кто забыл, утопии, придуманной далеко от России.

Из тысяч и тысяч красных активистов 1917 г. и Гражданской войны (в советское время про таких придумали говорить: «они делали революцию») немногие умерли своей смертью. Подавляющее большинство получили в подвалах и на полигонах пулю в затылок от своих же, а затем пуля досталась и этим своим. Никакие Деникины, Колчаки и Красновы не учинили бы такую повальную расправу в случае своей победы. Разумеется, это было высшее отмщение.

И почему с нами случилось все то, что случилось? Наши далекие предки, в отличие от нас, всегда твердо знали почему. «За грехи наши», – говорили они о нашествии злой Орды и других бедах.

За грехи наши. Из российских безбожных интеллигентов XX в. это поняли единицы. Простой народ оказался зорче. Есть свидетельства, что многие крестьяне, которых в коллективизацию погнали, куда Макар телят не гонял, восприняли это как Божью кару за свое поведение в Гражданскую войну, за измену присяге, дезертирство, грабежи поместий и хуторов. Они даже писали в письмах из Котласа, с берегов Иртыша и из прочих «солнечных» краев, что вот тогда, десять лет назад, они от Бога отвернулись, а нынче Бог отвернулся от них.