Цитата:

Вот это довольно интересный момент, применительно к случаю, когда "информационный сбой" исчерпан. Мы имеем высокотехнологически развитый социум, не имеющий явно выраженной цели существования (нет программы!). Является ли он цивилизацией? :-)

И в третий раз я привязываюсь к этой цитате.

Вот здесь - [www.pravaya.ru] здравые и глубокие рассуждения о сути нынешней информационной эпохи. Выделена мысль, которая мне очень понятна.

Яна Бражникова
21 июня 2011 г.

Диктатура подлинного

Главной особенностью современной нам реальности является вовсе не дефицит подлинного, а как раз наоборот, его тотальное перепроизводство. Мы не могли бы при всем желании оказаться столь телесны и сиюминутны, как то рисует докучная пропаганда истинно духовных ценностей. Тело, плоть, время, настоящее, социальное, полития – теперь все это вне доступа

Нередко – а точнее, слишком часто – приходится слышать сетования по поводу «бездуховности» современного нам общества. Главным грехом последнего принято считать поглощенность низменным, материальным, преходящим. Человек вовлечен в потребление, что ведет к забвению вечного, того, что лежит по ту сторону смерти, исторических перипетий, телесного наслаждения. Современный человек поглощен вторичным и забывает о Подлинном, между тем как именно последнее должно быть предметом его сугубой заботы. К подлинным ценностям — духовным, вечным, неизменным — необходимо направить взор потребителя, отвратив его от плоти, политики и прочей грязи, выносить которую приходится лишь по необходимости.

Призыв к подлинному отнюдь не является — как может показаться — прерогативой религиозного дискурса. Он в равной мере характерен как для сектантов, так и для представителей мировых церковных институтов, однако его же мы обнаруживаем и в полярных политических идеологиях — от традиционализма до либеральной пропаганды, в полярных полях экономического обмена – от глянца до секонд-хенда. Это несущая конструкция современности, заложенная на уровне ее проектирования — еще на заре Просвещения. Собственно, тотальность дискурса подлинности и объясняется тем, что все существующие институции — включая искусство, образование, здравоохранение и всю сферу экономико-политических спекуляций — продолжают по прежнему работать на проект Просвещения, который никто не закрывал и не отменял. На проект, чьи цели и… скажем так, возможные следствия, не были озвучены «обывателям», то есть тем, кто его ежедневно бессознательно или сознательно воспроизводит.

Между тем, возникает подозрение, что главной особенностью современной нам реальности является вовсе не дефицит подлинного, а как раз наоборот, его тотальное перепроизводство. Мы не могли бы при всем желании оказаться столь телесны и сиюминутны, как то рисует докучная пропаганда истинно духовных ценностей. Тело, плоть, время, настоящее, социальное, полития – все то, от чего несколько столетий Просвещение стремилось отделить и спасти «подлинно духовный внутренний мир личности» (тм) - теперь все это вне доступа. Подлинному измерению человеческой личности теперь ничто не угрожает, всякое проявление социального, политического, исторического заранее упаковано в категорию вторичного – внешнего, вынужденного, бренного, меркантильного, грязного. «Весь мир театр, и мы – актеры в нем» — цитата, кочующая из учебника в учебник, надежно ассоциирована с образом социальной реальности, неизменно выступающей в качестве враждебного начала, контактировать с которым трансцендентальному индивиду приходится исключительно по необходимости — вследствие первородного греха и отпадения мира от Бога.

Оборотной стороной этого просвещенного аутизма выступает нарочитый рост интереса ко всякого рода инкубаторам социального – «социальным сетям» и проч. – имитирующим саму возможность социального, саму ситуацию общения. Независимо от того, насколько они в самом деле выступают эффективным «средством» общения, их предназначение заключается в создании иллюзии, что непредзаданное и спонтанное общение все еще возможно. Эта иллюзия конституирует наше «теперь», которое по инерции так и хочется назвать «социально-исторической» реальностью. Развитие и исследование социальных сетей и разработка специфического образа виртуальной реальности является приоритетной головной болью всех стратегических институтов – от Пентагона и его голливудского филиала до Администрации Президента РФ.

Предполагается, что общение все еще остается «естественной» потребностью человека, и потому любые «посредники» лишь позволяют осуществить желание потребителя. Между тем, сложно не заметить, что т.н. «медиа» в действительности выступают средством конструирования и стерилизации социального, освобождая потенциальную двусмысленность и взаимообратимость со-общения от какой бы то ни было случайности и непредзаданности. Бодрияр называл современные медиа «интранзитивными», Кампер заметил, что процесс «демедиатизации медиа» продолжается.

Вот эти два процесса – с одной стороны бесконечное воспроизводство «дискурса подлинности» и с другой стороны – процесс тотальной информатизации, а на деле «демедиатизация медиа» (под видом интенсификации последних) — они не просто параллельны, но и взаимосвязаны. И дело вовсе не в том, что якобы уникальный, невоспроизводимый мир подлинного Я виртуализируется и скрывается под множественными масками, брендами и аватарами, — что ставит под угрозу базовые правовые, консервативные и либеральные (какая разница?) ценности – такие как авторское право, индивидуальная ответственность, нормативность речи или морально-нравственные основы традиции. Все эти отточенные дискурсивные модели наглядно демонстрируют любовное слияние т.н. «либерального» и т.н. «традиционного\консервативного» сознаний.

Дело в том, что мнимая свобода, эффективность и современность – и главное мнимая социальность и событийность медиаобщения оборачивается и обеспечивается жесткой и безальтернативной диктатурой Подлинного. С падением «тоталитарных» режимов, выходом к потребительской свободе, свободе слова и коммуникации мы получили гораздо более эффективную и встроенную форму контроля и несвободы – желанного и добровольного самоконтроля, включенного в потребление и не противостоящего индивидуальному, личному, подлинному; – на это обращал внимание и З. Бауман в книге «Свобода». Попробуйте найти в современных потребительских практиках хоть что-нибудь неподлинное – его теперь днем с огнем не найдешь! «Подлинное наслаждение», «настоящее \немецкое\ качество», «подлинная свобода ваших желаний», «исконно традиционный вкус», «настоящее ручное производство»: неподлинное здесь существует лишь для оттенения «подлинности» которая сама по себе чисто тавтологична и имеет сугубо религиозное обоснование. Неподлинное – это «обычный порошок» без лейбла, «не справляющийся» со своими задачами; санузел, кишащий минимонстрами, которым суждено испариться при одном прикосновении Подлинного; все артефакты необработанной телесности, омрачающие «подлинную красоту Вашего тела»; пиратская и поддельная продукция; «виртуалы» и «фэйки». Но главное – это «обыденная серая повседневная жизнь» – унылый «социум» с набором заданных ролей и неосознанных возможностей, из которого надо ежесекундно вырываться к своему Подлинному Я. Для этого также существует проверенный ассортимент техник и «веками отработанных» стратегий – включая православный рынок паломничеств, борьбы со страстями, мессионерского служения и разнообразного подвижничества – от ухода из семейной рутины к более высокодуховной жизни до обратной – ухода от греховного мира к старой доброй буржуазной приватности – идейной многодетности и субкультурной православной резервации. Удивительна жизнеспособность и внешнее разнообразие регистров дискурса Подлинного, который мы наследуем от Серебряного Века – последней русской версии Просвещения. Просвещение же, в свою очередь, унаследовало этот дискурс от диалектики католического проекта секуляризации, предполагающего жесткую конфронтацию между «восходящими» и «нисходящими» «энергиями»: между протяженным, телесным, временным, историчным, социальным, событийным, воплощенным с одной стороны и мыслящим, духовным, вечным, индивидуальным, вневременным, аисторичным, внутренним и т.д. – с другой. Похоже, что в области концептуального производствами мы обречены на вечное возвращение «яко псы на своя блевотины» (переводя Ницше на древнерусский), а наша свобода потребления в этой сфере не предполагает даже выбора «не потреблять».

Прекрасные цветы подлинного расцветают на мертвом теле Социального, на похоронах последней иллюзии Политии. Подобным образом осуществление относительного нового проекта «информационной демократии» может стать надежным гробом как для «информационного общества», так и для нововременной версии демократии как таковой. Для эффективного отправления власти в постсовременном обществе крайне важно, чтобы сетевое пространство ассоциировалось именно с пространством свободы, случайности и непредзаданности. Флеш-мобы – это последнее утешение утопической политической метафизики Просвещения – общественного договора, естественных прав человека, гражданского общества. Чем выше иллюзия самотворения социальных сетей, тем выше степень доверия к тому, кто является подлинным источником этого творения – разумеется, крайне заинтересованным в поддержании иллюзии автономии современного медиапространства.

Вот почему я не верю в американскую мечту об информационном обществе – тем более в то, что оно якобы уже наступило. Само понятие «информационное общество» (как и аналогичные — «общество дара» или «общество личных связей») предполагает не то, что владение информацией и отправление последней предопределяет статус, властные и моральные прерогативы, но абсолютно равную и добровольно-принудительную включенность в этот процесс, который и делает нас обществом. На деле под видом тотальной прозрачности, информатизации и ставки на скорость передачи информации о событии работают отнюдь не информационные механизмы и монополией на производство события обладают отнюдь не самозарождающиеся сообщества. Простой пример: у нас нет и не может быть доступа даже к специализированной новостной информации, свобода выбора распространяется только на уже подготовленный ассортимент «новостей». Скажем, известие о приезде в Москву, выходе новой книги или – не дай Бог – кончине интересующего вас европейского или даже российского ученого – вы получите только от инстанции, сохраняющей отнюдь не виртуальную монополию на популяризацию его работ и деятельности. И то вряд ли получите: обо всех наиболее значимых событиях, случившихся за последний год в сфере моего, скажем так, профессионального интереса я узнавала в ситуации комедийной случайности, не предполагавшей даже дальнейшей передачи этой «информации».

Откровенно говоря, я уверена, что не только электронная демократия, но и само информационное общество никогда не наступит. То есть оно, возможно, где-то когда-то случалась – вот в Питере, говорят, таксист и академик связаны одной политией и в равной мере имеют доступ к информации – или в глубокой русской провинции, где архаический закон социального обмена вовлекает в оборот весь небольшой, но всем доступный объем информации. Однако как правило оно нигде не случилось, так как заведомо упаковано в мягкий и незаметный формат подлинного.