Привыкшие к трем измерениям: длине, ширине и высоте, мы не в состоянии образно, то есть на уровне непосредственного восприятия реальности постичь суть четвертого измерения. Недостаток нашего восприятия приходится компенсировать наукой, которая все поясняет — увы, уже на уровне логики. Представим, что есть двухмерный мир — только с длиной и шириной. Его жителям будет невозможно вообразить такие понятия, как "высота" и "объем", они будут не в состоянии увидеть объемные объекты — а только плоскость их сечения в двухмерном пространстве.

Пушкин — гений, его мозг свободно оперировал категориями более высокого порядка, "четвертого измерения", которое нам, простым смертным, недоступно. Самая большая ошибка пушкинистики — в попытке измерить величие гения и созданное им многомерное интеллектуальное пространство с помощью инструмента, который превращает всякий объем в плоскость. Таким несовершенным инструментом является существующая теория литературы.

Для понимания эпоса структурный анализ вряд ли вообще требуется, поскольку у эпических произведений пространственная структура плоская, она легко вписывается в привычный для нашего мозга алгоритм. Иное дело мениппея — ее завершающая эстетическая форма образуется в объемном интеллектуальном пространстве, заключенном между несколькими фабулами и сюжетами. Существующие версии теории литературы способны описать только плоскость, в которой находится место для единственной фабулы и единственного сюжета. И произведения Пушкина по этим теориям воспринимаются как однофабульные и односюжетные; при этом выпадает из поля зрения главное. Пушкинистика исследует содержание внешней обертки (притом не очень красивой, поскольку это — ложный сюжет, обманный ход автора), не видя того, что под ней сокрыта "бездна, звезд полна".

Для создания теории мениппеи пришлось пересмотреть понятийный аппарат теории литературы, выразив все его категории через единый параметр, без привлечения метафор. Установлено, что структура "Евгения Онегина" намного сложнее структуры любого эпического произведения; зато и содержание оказалось гораздо богаче, чем могло предположить самое пылкое воображение.

Предвижу вопрос: что это за произведение такое, которое без привлечения специальной теории не понять? Поясняю: не одно произведение, а огромный пласт мировой литературы, до сих пор не понятый и вызывающий споры. Для восприятия истинного содержания таких произведений на "потребительском" уровне теория действительно не нужна — если только заранее подсказать читателю, с какой точки следует подходить к оценке их содержания. Да не оскорбятся маститые филологи моим заявлением о том, что внутренняя структура некоторых бытовых высказываний намного сложнее любого эпического романа и равна по сложности структуре "Евгения Онегина". Но смысл этих бытовых мениппей доходит до нашего сознания без всякой теории. Точно так же, без знания теории можно понять и содержание этого романа — ведь понимаем же мы содержание рассказов Мих. Зощенко, а их структура не намного проще, чем у "Онегина". Просто мы заранее знаем, что тот михрютка, от первого лица которого ведется сказ, является объектом сатиры писателя, специально предоставившего своей жертве слово, чтобы та выставила свое мурло напоказ. Разумеется, никому даже в голову не приходит отождествлять Зощенко с его "якающими" антигероями. Но вот в отношении произведений Пушкина это почему-то не срабатывает, и если стих: "... памятник себе воздвиг нерукотворный" начинается с местоимения первого лица, то мы почему-то отказываем Пушкину в праве пользоваться теми же художественными приемами, какие после него применил Зощенко. И вот уже который десяток лет отмахиваемся от противоречий в этом стихотворении, не забывая при этом поучать деток в школе, что это — программное произведение нашего великого поэта, в то время как "якает" в этом произведении такой же михрютка, как и в сатирических миниатюрах Зощенко.

Предлагаемая теория нужна для другого: доказать научно — на уровне факта, что "непонятными" произведения Пушкина являются лишь потому, что мы до сих пор не смогли уяснить, с чьей позиции ведется сказ. То есть, что "я" пушкинского произведения — далеко не всегда сам Пушкин, что в большинстве случаев это его антагонист, Демон. Если мы объясним это нашим деткам, они все поймут — точно так же, как понимают наших эстрадных сатириков, у которых редко бывает "он", а все "я" да "я"... Ведь ребенок понимает, что незадачливый "выпускник кулинарного техникума" — не сам Геннадий Хазанов...

[pushkin-onegin.narod.ru]