[chernov-trezin.narod.ru]


Перейдем к последовательному чтению «черновиков». Чтобы излишне не утомлять читателя, начнем сразу со второй части «Тихого Дона»:

С. 1: «…казаков, причастных к разбойному на баржу нОпадению»; «на плОвучих виселицах»; «черИнками для ножей»; «бурЯн-копытник»; «в стОнице» (в станице).


С. 2: «торговал всем, что надо в сельском немудром хозяйстве» (так и в издании –2, I, 114). Но по-русски – надо «немудреном». То и тут: «Приходя с игрищ, она Наталье одной рассказывала немудрые свои секреты» (3/4; в издании 3, I, 240). И еще: «…мывших посуду после немудрого полуднования» (6, LXI, 407). Ясно, что переписчик по невнимательности пропустил две буквы в середине слова, поскольку: «И чего там мудреного?» (3, I, 243); «Ведь этак и замерзнуть немудрено»; 5, XVIII, 303);


С. 2: «Последнее время даже сельскИ-хозяйственными машинами снабжал» (в авторской речи); «стояли возле… лавкой» (позднее красным исправлено на «лавки»);


С. 3: «послушать равномерный гул вальцов, шестеРН»; «с трудом вы <!> прастывая ноги»; «с чОвканьем» (с чавканьем);


С. 4: «…и теперь уж беСзлобно и весело улыбался». В издании правка: «и теперь ужЕ беЗзлобно и весело улыбался» (с. 117; «е» в «уже» принято за конечный «ъ» и удалено); «с расстОновкой»; «ухАдившего».


С. 5: «тощий, с недимый <или «с недеемый» – А. Ч.> огромным самолюбием» (снедаемый).


С. 10: «с /!/ просонок шаря по полу чирики» (вместо «на полу»); «зажимая в горсть оконную ручку» (в издании: «сжимая оконную ручку»; с. 125).


С. 11–12: «…выбившихся из под косИнки волос» (некая «кòсинка»).


С. 12: «На лице Митьки блудила виноватость…» (так и в издании; с. 126); «нарощеной молодой атавой» (отавой); «Пошла, держа в откинутой руке наниз /!/ анную на таловую хворостинку рыбу» (понятно переписчиком как «держа… на низ»);.


С. 13: «– Кто такой есть? Полицевскай, с уды!» (понято как ироническая идиома: сам Митька – полицейский, то ли идущий с удочкой, то ли сорвавшийся с удочки; в издании: «Полицевский, сюда!); «– Нехай хуть трошки сопли уПрет!» (утрет).


С. 14: «– Што супротив ничаешь?» (То ли это такой глагол «ничать», то ли понято как «что же ты не надеешься (не чаешь) на что-то другое»? Однако в издании: «– Что супротивничаешь?»)


С. 15: в речи деда Гришаки: «Отдасть с руками и с потрохами» (позднее «ь» зачеркнут красным карандашом; в протографе был, конечно, «ъ»).


С. 16: о собаках: «потом научились валять баб на землю» (в издании исправлено: валить); «загрызли до смерти телку отца Панкратия да пОру атепинских кабанков-зимнухов» (надо: пАру); «а от остОльных с трудом отбили его проходившие мимо казаки».


С. 17: «Аксинья при встречах Омутно улыбалась…». В издании поправлено: «смутно», и казалось бы, редакторы правы. Но Леонидов в электронной нашей переписке обратил внимание на то, что речь об омуте страсти, в который Аксинья затягивает Григория: «”А Аксинья при встречах омутно улыбалась, темнея зрачками роняла вязкие, тинистые слова”. Шолохов этот смысл понял, и даже сумел улучшить фразу, заменив «вязкие, тинистые слова» на «вязкую тину слов».

Признаем правоту Леонидова, но с одним уточнением: Шолохов не улучшил, он просто копировал не с того варианта, который пошел в печать после редакторы. Отстоять же правоты этой метафоры он не мог, потому что сам ее не понимал.


С. 19: «…хутор, зажирев ший от урожая». Копиист, разбирающий чужой текст буквально «по складам», машинально делает пробел в слове «зажиревший», поскольку в его мозгу смысловая членораздельность уже реализована: хутор, зажирев… После этого он замечает, что слово еще не закончилось, и спроста приписывает на некотором расстоянии «…ший». Он не подозревает, что выдает себе с головой, поскольку этот случай вовсе не единичный. См., например, на с. 20 в самом ее конце: «Стол ярничаю» (столярничаю).

Вновь с. 19: «Хутор, зажиревший от урожая, млел под сентябрьским прохладным сугревом, протянувшись над Доном, как бисерная змея поперек дороги». Так и в издании (с. 134). Но хутор растянут по правому берегу, и по смыслу требуется, конечно, «вдоль дороги». (В данном случае эта описка может принадлежать и автору протографа.)

И еще с. 19: «перетирая в ладонях раСдвоенную бороду»; «СтепОн» (Степан); «Уволенный с мельницы Давыдка-Мальцовщик <переправлено на «вальцовщик» – А. Ч.> целыми ночами просиживал у Валета в саманной завоЩицкой, и тот, по /!/ сверкивая злыми глазами…»; «девят /!/ сот пятый год»; «накинутый в /!/ напашку пиджак»; «отвез на базар четыре пОры кормленых уток» (четыре пары);


С. 20: «в полверсте от дороги». Так и в издании (с. 137); надо «в полуверсте», но для переписчика эта ошибка характерна (см. на с. 10 дневника студента-медика); И в «черновиках»: «в полверсте» (3/48); «в полверсте расстояния» (4/22)


С. 22: «остреньким взглядом сведеНых в кучу глаз»; «косая поперечная морщина, рубцевавшая белый покатый лоб, двигалась медленно и тяжело, словно изВнутри толкаемая ходом каких-то скрытых мыслей» (так и на с. 12 «черновиков» 1925 года).


С. 23: «с звериным беСзастенчивым любопытством»; «вышел проводить пахОрей»; так и ниже, на с. 24 (однако на с. 9 «черновиков» первой части: «на пахАте», на с. 38 второй части «в пахАту»), «пахАта» (3/48) и т. д.


С. 24: «Пантелей Прокофьевич запрЕг лошадей…» (так и: «запрЕг» – 2/81); «бежал в прискОчку».

На полях этой страницы, в которой описана драка на мельнице казаков с тавричанами, Шолохов синим карандашом поставил размашистую резолюцию: «Коротко о нац.розни: казаки – хохлы». Однако вся сцена восходит к Иоакимовской летописи Василия Татищева. Это там при крещении Новгорода, чтобы остановить побоище, одна из противоборствующих сторон поджигает посад: «Добрыня со всеми кто был при нем приспел и повелел у берега некие дома зажечь, чем люди более всего устрашены были, побежали огонь тушить; и тотчас прекратилась сеча, и тогда старшие мужи, придя к Добрыне, просили мира».


С. 25: «Низко пригинаясь…» (в авторской речи; в издании «пригибаясь»); «под жилеткой круглым яйцом катался жОвот» (живот); «тОвричанин» (тавричанин; выше, да и ниже, это слово несколько раз написано правильно; другой пример того, что переписчик крайне невнимателен и не способен к обучению, явлен тут же: «завозчицкая» и – через строку! – «завощицкая»); «стОрик-тавричанин» (но «стариковской» – 2/79)..

По-русски нельзя сказать «поскакал по направлению на нас». Можно: «поскакал на нас» или «поскакал по направлению к нам». Можно: «шаря по полу», можно «нашаривая на полу что-то», но нельзя: «шаря по полу что-то». Приемлемо «научились валить баб на землю», приемлемо «научились валять баб», но смешно «научились валять баб на землю».


С. 26 «Одну добротную искру в сухой слежалый камыш крыши — и дымом схватится хутор...» (2, V, 144). Почти так и по рукописи: «…и дымком схватится хутор...». Но по смыслу: «дымом охватится хутор». Так и: «предвкушал то восхищение, которое охватит» Аксинью (3, XXIV, 400).


С. 37. По зиме старик Мелехов ругает прихворнувшую жену: «– Говорил дуре, не лазь в воду осеньёй». Что за слово «осенья»? В издании исправлено на «осенью» (2, VIII, 155). Однако в донском диалекте есть наречие «осенёсь» [осинись, асинёсь] – прошлой осенью. Иногородний Шолохов казачьего диалекта не знает: в чужой рукописи он принял «-ёсь» за «-ьёй».


С. 47. «Перед сном тщетно старался припомнить что-то гнетущее в мыслях, несловленное» (2, X, 171). В рукописи «…что-то гнетущее, в мыслях не словленное» (то есть «не пойманное»). Запятая правильно стоит в рукописи, но надо «в мыслях не высловленное» (редкое слово, не попавшее даже в словарь Даля). Параллели: «и насказал нам с три короба, а всего, что он делал, все-таки не высловил» и «чтоб я могла тебе это как надо высловить» (Н. Лесков. «Запечатленный ангел»); «Не высловить на скудном языке…» (Максимилиан Волошин. «Дом поэта»).


С. 49. Григорий Мелехов нанимается кучером к Листницому. По изданиию:

«– Мне нужен кучер. Условия твои?

– Я не дорого прошу...» (2, XI, 174)

Но в рукописи «Я не дорогу прошу» (позднее исправлено на «не дорого»).


С. 50. Младший Листницкий о романе Григория и Аксиньи «– Романтическая история» (2, XI, 175). Но в рукописи невозможное: «– Романическая история».


С. 50. Григорий приходит в Ягодное наниматься кучером: «…сидел у порога старый губатый человечина» (2, XI, 175). («Тихон, губатый, здоровенный и дурковатый казак..» – 2, XIV, 187). Видимо, в протографе было «старый губатый человечек). Словарь Ушакова приводит иллюстрацию из Льва Толстого: «Вышел дядька Николай, маленький, чистенький человечек…» (Л. Толстой. «Детство». Глава I).


С. 51. Портрет старика Листницкого. По начальному варианту рукописи: «Близко к переносице сидели узкие, цвета капустного листа, глазки». Исправлено красным карандашом на «…сидели острые глаза». По изданию: «Близко к переносице сидели выцветшие глаза» (2, XI, 176). Метафора убита в два приема.


С. 54. Копиист не всегда может сразу разобрать слово. Пример: «Митька бил его по морде, по бокам, в хрипе безобразной ругани, не обращая внимания на…, который тянул его сзади за ремень». Оставлено место и после красным карандашом вписано «Михея». Так и на 2/74 в словах «слушал рассказ Михея» имя это вписано другими чернилами (черными) поверх какого-то иного слова. Вот и в рукописях третьей части оставлен пробел для названия города: «в районе….» Вписано другими чернилами «Шевелья». В издании «Шевеля» (3/107).


С. 54. «Мирон Григорьевич забежал к ней на перед». По изданию: «Мирон Григорьевич забежал наперед» (2, XIII, 181).


С. 60. «– Аксинья – красивая баба, – говорил сотник, задумчиво глядя повыше Григорьевых глаз, блудя улыбкой» (2, XIV, 188). Это не единственный пример того, что копиист не различает глаголов «блуждать» и «блудить».


С. 67. О нарядах: «вынимаются из под испода сундуков».


С. 70. «…к баераку» (и еще полдюжины подобных написания на этой странице, в том числе «днище баераки»). И несколько раз на с. 71. В Донском словаре есть буерак (балка), боерак, барьяк, бойрак, баирак, баярак, барак, борак но баерака нет.


С. 70. «Жеребец просил поводья…» (вместо «просил поводьев»; в издании исправлено).


С. 70. «Григорий спустился на низ…». В издании «на низ» отсутствует (2, XVII, 202).


С. 71. «Припадая к шее жеребца остро взонявшейся пóтом он вихрился в буйной скачке» (в издании выделенное опущено; можно предположить, что в протографе было «остро вонявшей пóтом»).


С. 72. По изданию: «Григорий подскакал на полминуты раньше пана, прыгнул с седла, упал на колени, относя за спину руку с охотничьим ножом.

– Вон он!.. Исподний!.. В глотку!.. – запыхавшимся знакомым голосом крикнул подбежавший казак с занозой. Он, сопя, прилег рядом с Григорием и, оттягивая кожу на шее вгрызавшегося в волчье брюхо кобеля, пятерней стреножил волка. Под вздыбленной, двигающейся под рукой жесткой шерстью Григорий нащупал трубку горла, коротко дернул ножом» (2, XVII, 203).

В Донском словаре «исподний» – только исподнее. Казак должен был кричать: «– Вон он!.. Исподнизу!.. В глотку!..»


С. 74. «…подтрунивала над молодой занозистой бабенкой Фосей» (2/74). Это первое упоминание о казачке Фросе и копиист просто не знает, как ее зовут. Имя написано неправильно, поскольку параллельные мачты и «ф» и «р» образуют подобие петли письменного «ф» (мачта плюс соединительный штрих). Но уже в следующей строке – «Фроска».


С. 75. «Лукинична высунула в дверь распокрытую голову» (2/75). В издании: «Лукинична высунулась в дверь» (2, XVIII, 209).


С. 75. В авторской речи: «болтал… рватыми локтями» (2/75).


С. 75. Копиист не только дописывает, но и сокращает текст, если этого требуют цензурные соображения. «Лукинична на ночь затопляла печь, что-бы порОньше отстряпаться и выпечь пасхи». Но пасху не пекут. В издании: «Лукинична на ночь затапливала печь, чтоб пораньше отстряпаться и ко времени выпечь куличи» (2, XVIII, 209). К какому времени?.. Ясно, что в протографе было: «…и к Пасхе выпечь куличи».


С. 76. «Мирон Григорьевич, застегая на ширинке широких шаровар длинный ряд пуговиц…» (пропущен слог: «застегИВая», поскольку копииста вполне устраивает и такой русский язык).


С. 77. По изданию: Двухуровневый черновик: «…вошла, путаясь ногами в подоле, кусая распухшие, искусанные в кровь губы» (2, XVII, 211; так и в рукописи, только «в кровь» добавлено на полях красными чернилами). Это два сведенных вместе варианта: «кусая распухшие губы» и «кусая в кровь губы».



С. 80. «…пожевывая у с улыбался Петро». Слово «ус» принято за два предлога.



С. 89. Бессмысленная правка. Григорий и его отец едут верхом: «До первого хутора рысили молча…», но тут же «рысили» исправлено на «бежали». По изданию: «До первого хутора ехали молча…» (2, XXI, 228).



С. 92. По изданию: «Ветер нес по площади запах конской мочи и подтаявшего снега» (2, XXI, 234). По рукописи: «Ветер перевеивал запах конской мочи и подтаявшего снега…». Как можно перевеивать запахи? В протографе, очевидно, было: «ветер перевивал…» А «перевеивал» – это эхо только что переписанного: «Ветер перевеивал хрушкий, колючий снег, по двору текла, шипя, серебристая поземка» (2, XXI, 223).



Перелистаем третью часть романа:



В первом томе трижды встречается удивительное прилагательное – «москлявый»: «с чернозубым моСклявеньким офицером» (3, I, 243 и 3/6); «смуглую москлявенькую девушку девушку в форме гимназистки» (3, XIV, 338, но «москлявенькую девушку в форме учащейся; 3/63). Так и «москлявый и смуглый казачок станицы Мигулинской» (1, XIX, 96). Шолохов производит это прилагательное, видимо, от клички «москаль», не замечая того, что казачок из Мигулинской москалем может стать только в страшном сне.

Во всех трех случаях перед нами испорченное копиистом «мозглявый» – тщедушный (см. словарь Даля). И поскольку единой «формы учащихся» в 1914 году не было, разумеется, в рукописи было скопировано правильно: девушка одета в форму гимназистки. Шолохов-редактор сумел испортить и эту деталь. (Но в издании правильное «гимназистки», а, значит, текст набирался не с этой рукописи Шолохова.)



«Невидя выровнялась Дуняшка в статную и по-своему красивую девку» (3, I, 240 и 3/4). Что это за удивительное «невидя»? Краткое причастие со смыслом «за то время, пока он ее не видел»?.. Наречие в смысле незаметно?.. Словари молчат.



«Офицер зацепившись шпорой о коврик у порога пришел к столику…» (3/7). Пришел через всю комнату? Но так можно сказать только о малыше, делающем первые шаги. При издании редакторы догадались поправить: «прошел»; 3, I, 244)».



Штокман при аресте «закусил нижнюю губу вобратую внутрь» (3/7; в издании нет). Без комментариев.



«Где-то назади… в тумане…» (3/10; в авторской речи) и «Назади в сером мареве пыли…» (3/26); И вдруг литературное: «Впереди рябил…» (3/28);



«Пытался Григорий вспомнить проеханный путь…» (3/10; в авторской речи).



В рукописи: «Григорий остро воспринимал каждый звук, на колки чувств туго навинчивались нервы» (3/24). Но слово «колки» написано неразбочиво («к-лки»). По изданию: «Григорий остро воспринимал каждый звук, нервы его все более взвинчивались». (3, V, 267).



В рукописи: «в промежножьях» (3/31; вместо «в промежностях»?). Но может быть и не попавшим в Словарь Даля и Донской словарь диалектизмом.



В изданиях романа до сих пор можно встретить, скажем, такое: «Полковник… боком поставил лошадь перед строй» (3, VII, 288). Так и в «черновой» (3/39), так и в «беловой» рукописи: «…перед строй» («беловики» третьей части, с. 8), так и в другом месте: «выскакал перед строй» (3/28), но есть и правильное «перед строем» (3/21).



Речь мальчишки-поляка, предупреждающего казаков о появлении немцев: «– Козак, козак, пшишел герман! Герман пшишел оттонд» (3, VIII, 295). Но в «черновой» рукописи: «…пшишел, от-то!» (3/46). Видимо, этот монолог должен сопровождаться указательным жестом: польское «одтонд» – отсюда. В детском московском языке полвека назад оно (наравне с «Атас!») звучал повсеместно: «Атанда!» (в смысле: валим отсюда). То, что переписчик слова не понял и заменил его на бессмысленное «от-то», а в издании текст дан правильно, говорит: а) перед нами не «черновики», а копия с чужой рукописи; б) перепечатка для набора осуществлялась с непосредственно с авторского протографа.



<!--[if !vml]--><!--[endif]-->



«Герман пшишел, от-то!». 3/46



В дедовой молитве: «святой Дмитрий Сослуцкий» (3/55). В издании исправлено: «Святой Дмитрий Солунский» (3, VI, 278). Поскольку имеется в виду листок с текстом начала XIX века (или ранее), то тут или ошибка Шолохова, или его же злой умысел, стёб в духе красной журналистики «Крокодила» и «Безбожника».



Короткая фраза: «Едуна фронт» (3/62; это не «фронт едунá», это «еду на фронт»);



В рукописи: «…по убиенном воине ГригориЕ» (3/78). В издании: «…пригласили попа Виссариона и родных на поминки по убиенном воине Григории» (3, XVI, 355). Но надо «по убиенному… Григорию».



«Вся любовь ее к Гришке перекинулась на дочь, и особенно после того, как убедилась Аксинья в том, что подлинно от Гришки понесла она ребенка. Доказательства являла жизнь неопровержимые: темнорусые волосы девочки вывалялись, новые росли черные и курчавые; меняли цвет и глаза, чернея, удлиняясь в разрезе. С каждым днем девочка все разительнее запохаживалась на отца, даже улыбка отсвечивала мелеховским, Гришкиным, звероватым» (3, XIX, 365). Но в рукописи: «темнорусые волосы девочки вывалялись» (3/87). То есть копиист переписал подробный рассказ о том, как у младенца меняются волосы, но ничего не понял. Или при издании редакторы поправили, или шолоховский текст и впрямь не имел никакого отношения к тому, с которого делался набор.



В письме молодого Листницкого отцу: «Прости за некоторую несвязАность…» (3/63; имеется в виду несвязность изложения). Генерал Листницкий отвечает сыну: «…а об себе мне нечего писать…» (3/109) и говорит Аксинье «Бежи, скажи Никитичу…» (3/109). Но во всем первом томе романа даже и неграмотные казаки говорят только «беги», «надбеги», «выбеги» (1, IV, 31; 1, XVII, 84; 2, IV, 131; 2, IV, 139, 2, XIII, 181; 3, V, 269; 3, VIII, 295; 3, XXII, 382). Еще из речи старика-генерала: «– ОбскакОвай слева!..» (2/71). А Листницкий-сын размышляет так: «Завтра о этом, а сейчас спать…» (3/112). И склонят существительные так: «в нашем полкЕ» (4/10); К однополчанам он же обращается с такими словами: «…до сей поры многие больные вопросы между нами остались не вырешенными» (4/78; вместо «неразрешенными»). Это не речь двух родовитых и интеллигентных офицеров, это язык и стиль баек лейб-гвардии атаманца Ивана Авдеича Синилина по прозвищу Брех: «Приезжаю в полночь, весь в грязе, и прямо иду к самому. Меня это разные-подобные князья с графьями не пускать, а я иду. Да... Стучусь. “Дозвольте, ваше инператорское величество, взойтить”. – “А это кто таков?” – спрашивает. “Это я, – говорю, – Иван Авдеич Синилин”. Поднялась там смятенья, – слышу, сам кричит: “Марея Федоровна, Марея Федоровна! Вставай скорей, ставь самовар, Иван Авдеич приехал!”» (ТД: 2, VII, 153).



Ложащийся веером поток вечерних лучей «сплетался в вакханальный спектр красок» (3/65); Но сначала было написано «скипетр красок».



В издании: «…ночью очухался и пополоз. И пополоз он, по звездам дорогу означая, и напал на раненого нашего офицера» (3, XVI, 356–357). В рукописи: «…и пополез. И полоз он… и напал…» (3/80). Это требует перевода на русский язык: «…ночью очухался и пополз. И полз он, по звездам дорогу узнавая, и наполз на раненого нашего офицера…»



В рукописи: «набродили на память слова» (3/81). В издании: «набредали на память слова» (3, XVII, 358).



«Там, где нынче мельчает жизнь, как речка на перекате, мельчает настолько, что видно поганенькую ее россыпь, – завтра идет она полноводная, богатая...» (3, XVIII, 362). В рукописи «буднюю поганенькую ее россыпь» (3/84), но и в это трудно поверить.



Копиист никогда не читал Евангелия: «…под кустом дикого торна» (3/89; то есть терна).



А вот раненый Григорий приезжает на лечение в Москву, в Снегиревку:



За железной тесьмой ограды маслено блеснула вода пруда, мелькнули перильчатые мостки с привязанной к ним лодкой. Повеяло сыростью.

«Воду, и то в неволю взяли, за железной решеткой, а Дон...» – неясно думал Григорий. Под резиновыми шинами пролетки зашуршали листья.

Около трехэтажного дома извозчик остановился. Поправляя шинель, Григорий соскочил.

– Дайте мне руку. – Сестра нагнулась.

Григорий забрал в ладонь ее мягкую маленькую ручку, помог сойти.

– Пóтом солдатским от вас разит, – тихонько засмеялась прифранченная сестра и, подойдя к подъезду, позвонила.

– Вам бы, сестрица, там побывать, от вас, может, и ишо чем-нибудь завоняло, – с тихой злобой сказал Григорий.

Дверь отворил швейцар.



(3, XXI, 378; по рукописи 3/106)



Ложь – лишь в одном слове. И не в том дело, что Григорий не мог оскорбить сестру милосердия (хоть это маловероятно, во всяком случае, в данной ситуации), а в том что: а) казак, тем более этот, никогда не признается незнакомой барышне, что ему на войне было страшно; б) отсутствует какая бы то ни было реакция оскорбленной. Поэтому ложь – слово «сказал». Было «подумал», либо «пробормотал себе под нос» (барышня-то отошла звонить), либо что-то еще. Об этом говорит и выражение «с тихой злобой», то есть со злобой не высказанной вслух. Шолохов исправил всего лишь слово, но правка отторгается органикой текста. Наше счастье, что текст столь целен, а правщик столь убог. К сожалению, в иных случаях редакторские правки и даже вставки могут быть неопознаваемы (во всяком случае, на нашем уровне работы с текстом).



«На третий день после приезда Евгений допоздна просидел у деда Сашки в конюшне, слушая бесхитростные его рассказы о былой привольной на Дону жизни, о старине» (3, XXII, 386). Но в рукописи: «о былой привАльной…» (3/112). Такие ошибки делаются только когда человек переписывает неизвестный ему чужой текст, который он даже не удосужился заранее просмотреть.



В клинике Григорий, беседуя с черниговским уроженцем большевиком Гаранжой, жалуется, что не понимает его языка. На что тот бросает: «– Ось тоби! Що ж ты, куркуль…» (3/114). При чем тут куркуль – совершенно неясно. Что было в протографе? Ответ в опубликованном тексте: «–Не тарахти! Не понимаю хохлачьего твоего языка, – перебивал его Григорий. – Ось тоби! Що ж ты, москаль, не понимаешь?» (3, XXIII, 389). По рукописи: «ОтправЕте меня домой» (3/118). В издании эти слова Григория переданы корректно: «Отправьте меня домой!». Шолохов принял ерь за «е». Вновь убеждаемся, что текст набирался не с шолоховской рукописи (Редактор или корректор поправили бы на «отправите».)


В песне, которую слышит Григорий, вернувшись на Донщину после ранения, – странная строчка:

На завалах мы стояли, как стена.
Пуля сыпалась, летела, как пчела.
А и что это за донские казаки —
Они рубят и сажают на штыки.
(3, XXIV, 396)

Разумеется, речь о сбое ритма в третьей строке: «А и что это за донские казаки…» Так и в рукописи (3/119). Но в казачьих песнях: «Ай спасибо тебе, царь белый, что поил нас, что кормил…»; «Ай ты гой еси, турецкой царь…»; «Ай же вы гости азовские…»; «Ай, полно, полно нам, братцы, крушиться…»; «Ай, да на славной было, братцы, на речушке…»
Стих должен звучать: «Ай что это за донские казаки…» Глухой не только к стиху, но и вообще к русскому слову, копиист сломал размер стиха и никогда этого не понял.


Писателя, столь смутно представляющего себе нормы языка, можно сравнить только музыкантом без музыкального слуха, или со слепым живописцем.