11. Звонари

В каждом деле существуют люди, которые полагают, что это дело существует для удовлетворения их быстро растущих потребностей. Ну, например, для чего существует торговля? Ясное дело, для удовлетворения очень быстро растущих потребностей работников торговли. То же самое происходит и в науке. Многие так называемые ученые совершенно искренне полагают, что уже самим своим присутствием в науке они ее осчастливили, и теперь наука должна отработать свой долг - создать им максимум престижа, удобств и материальных благ. Постижение же научных истин они отодвигают на второй и даже на третий план, а то и вовсе сдают в архив.

Много ли мы знаем аспирантов очных аспирантур при вузах, которые после успешной защиты кандидатской диссертации продолжили бы свою тему? Я лично не знаю ни одного. После того как они получили заветные "корочки", они пнули эту свою любимую тему ногой, и больше к ней никогда не возвращались. Научная деятельность большинства из них сводится к борьбе за очередное научное или преподавательское звание. И уже на смертном одре они тщетно пытаются припомнить, что же полезное для человечества они сделали в науке? Но кроме веселых застолий по поводу присвоения очередного звания ничего вспомнить не могут. Впрочем, большинство из них этим вполне удовлетворяется.

Тем не менее, даже в науке можно существовать и продвигаться вверх по лестнице только в том случае, если вас в этом вопросе поддержат коллеги. А для этого хочешь – не хочешь, а надо изображать свою полезность для науки. В прикладных отраслевых институтах это делать сложнее. Существует отчетность, есть конкретные разработки и, в общем, определенная ответственность. Конечно, и здесь есть свои возможности, но все-таки темами кандидатских диссертаций являются результаты конкретных проработок, а не абстракции. Но в фундаментальной науке можно доабстрагироваться до полной абсурдности. И ничего, все сходит!

Как-то случайно меня занесло на один из математических семинаров в МГУ, где молодой и полный талантов 29-летний доктор физико-математических наук Вова руководил темой, называвшейся "Сколько отрезков бесконечно малой длины может уместиться на отрезке конечной длины". Вам эта тема ничего такого не напоминает? Из времен недавнего средневековья? Мне лично напомнила насчет того, сколько чертей способно уместиться на кончике иглы, такая вот тогда ставилась актуальная проблема, и мне было интересно, как слушатели отнесутся к такому захватывающему предмету. Поднимут на смех? Освищут? Ничуть не бывало. Все с умным видом слушали Вову и глубокомысленно рассуждали о граничных и начальных условиях этой задачи. Любопытно, какую пользу народному хозяйству или чему-нибудь еще могла принести данная дискуссия?

Время от времени проходит слух о том, что в каком-нибудь университете появился особо одаренный мальчик. И вот он уже в 21-22 года защитил докторскую диссертацию и стал доктором физико-математических наук. А у нас в стране это звание ценится особо высоко. В этом плане доктор Вова был как раз из таких ребят. Он самостоятельно поставил и решил означенную выше задачу. Ничего плохого ни про него, ни про других столь же талантливых ребят я сказать не хочу. Но у меня всегда возникал вопрос, почему нигде не попадаются столь же юные доктора технических наук, в чем дело? Физико-математики есть, а техников нет.

Чем бы это объяснить? Не тем ли, что доктору технических наук приходится не только проявлять свою эрудицию, но еще и сделать что-то, да потом еще это и внедрить, и уходит у него на это, по крайней мере, половина жизни. А по дороге оказывается, что от первоначальной задумки остались пух и перья, все пришлось изменить не один раз, пока оно, это его детище, обрело право на внедрение в промышленные разработки.



А как с этим обстоит дело у докторов физ.-мат. наук? Никак? Каким образом и куда внедрены эти бесконечно малые отрезки? В какой отрезок конечной длины? Где он, этот отрезок, кому сослужил службу? Не кажется ли это несколько безответственным, даже если он, этот доктор, удовлетворил необходимым физико-математическим критериям докторства?

Но все это так, к слову.

Однажды меня пригласили в некую гравиметрическую лабораторию, размещенную в здании давно не действующей церкви. Лаборатория была неплохо оборудована, в ней стояли физические приборы, покоящиеся на массивных церковных фундаментах. Было понятно, что церковь сыграла выдающуюся роль в развитии отечественной гравиметрии, и, наверное, не только в ней. А по соседству с церковью стоял металлический сарай, и в нем на кварцевых растяжках висел массивный полуторатонный цилиндр, выполненный из чистейшего алюминия, в который были встроены датчики для улавливания его колебаний. Эти колебания, по мысли автора сооружения Владимира Борисовича Б., должны были возникнуть при прибытии из космоса гравитационных волн. Колебания же самого детектора, так назывался цилиндр, возникшие под воздействием этих волн, должны были улавливаться емкостными датчиками перемещения.

Поскольку гравитационные волны приходили из космоса, а космос большой, то предполагалось, что эти волны упадут сразу на все подобные детекторы, отнесенные друг от друга на сотни километров. И как только все они одновременно отметят это событие, так научная истина будет установлена: гравитационные волны на свете существуют, и ОТО – общая теория относительности, предсказавшая эти волны, права. А если таких совпадений не будет, то и волн нет. А есть что-нибудь другое, науке пока неизвестное.

Приглашение было связано с тем, что хозяин лаборатории Евгений Иванович, доктор наук и человек мною уважаемый очень глубоко и безо всяких кавычек, потому что он занимается совсем другой, крайне важной глобальной проблемой, решил познакомить меня, помогающего ему в создании некоторых его приборов, с уважаемым Владимиром Борисовичем. Это, как ему казалось, было полезно потому, что и я, и Владимир Борисович занимались емкостными датчиками. Но мои успехи в этом деле были скромными, я умел фиксировать лишь перемещения в сотые доли микрона, а Владимир Борисович, как сообщал он об этом в своих публикациях, в сто миллионов раз меньшую, то есть в десять раз меньше, чем размер электрона. Я этого не умел, и мне хотелось знать, как это можно сделать.

К приезду Владимира Борисовича сотрудники Евгения Ивановича приготовили чай с сухариками, и мы все прислушивались, когда приедет машина. Формальным поводом для визита была договоренность о том, что Владимир Борисович посмотрит результаты записей детектора, которые в виде осциллограмм были разложены на столе.

И вот Владимир Борисович прибыл. Он бурно прошел к столу с осциллограммами, глянул на них мельком и воскликнул: "Звона! Не вижу!", после чего тут же уехал. Для непосвященных докладываю, что звоном на осциллограмме называется появив-шееся после воздействия импульса затухающее колебание.

Господи, как у меня чесался язык сказать, что звон я слышу! И только усилием воли мне удалось подавить это желание.

А позже на заседании ученого совета одного из уважаемых институтов состоялся доклад о результатах работ по обнаружению гравитационных волн. Докладчик сказал:

– Если бы на трех детекторах, установленных там-то и там-то, было зафиксировано менее трех совпадений в месяц, то гравитационных волн в природе не существует. А если бы этих совпадений было зафиксировано более 25 в месяц, то следовало бы считать, что они есть.

Я быстренько сложил три и двадцать пять, поделил пополам, плюс-минус единица...

– Но мы получили, – сказал докладчик, – от 13 до 15 совпадений в месяц. Поэтому работы надо продолжать.

Все встало на свои места. Конечно, главное вовсе не то, есть гравитационные волны или их нет, какая, в конце концов, разница! Главное, чтобы были отпущены средства на продолжение работ и тем самым на зарплаты и премии. И надо сказать, что всех членов ученого совета такое решение проблемы вполне удовлетворило. Они проголосовали за продолжение работ, и цель доклада была достигнута.

Я думаю, что и Владимир Борисович был доволен. Помню, что я с удовольствием прочитал о выдающемся событии в мировой физике: к нам приезжает американский ученый, известный специалист в области ловли гравитационных волн господин В. Он приехал. Экскурсии, симпозиумы, заседания, приемы... А потом состоялось второе, не менее значимое событие: Владимир Борисович поехал в Америку с сообщением о своих достижениях в той же ловле. Приемы, заседания, симпозиумы, экскурсии...

Ну, а есть гравитационные волны на свете или их нет – наука в этом вопросе не разобралась и не скоро разберется, поскольку пока что ни наш ученый Б., ни американский ученый В. их пока не поймали и когда поймают неизвестно. Потому что если базироваться не на рассуждениях Эйнштейна, а на работах Лапласа, которые были выполнены тогда, когда про Эйнштейна еще никто не слыхал – в конце ХVIII века, то гравитация распространяется со скоростью не менее, чем в 50 миллионов раз быстрее света (по моим данным – на 13 порядков). А поскольку вся небесная механика, точнейшая из наук, базируется на статических формулах гравитации, предполагающих вообще бесконечную скорость распространения гравитации, то похоже, что Лапласу можно верить больше, чем Эйнштейну. А это значит, что никакие подвешенные цилиндры звенеть не могут, даже если бы они были сделаны из чистого золота, настолько мал будет сигнал. Разве что Владимир Борисович применит те датчики, о которых он сообщал в своих трудах. Да и при этих условиях чувствительности не хватит, и, стало быть, вся эта работа затеяна зря. Хотя нет, ошибаюсь. Ведь состоялись же визиты двух выдающихся ученых от гравитации друг к другу. А это чего-нибудь да стоит!