Давно замечено: крупные, масштабные революции почти всегда имеют измерение, связанное с проблемами в области расходования государственных средств. Точнее, накануне значительной части революций возникает типовая ситуация, нерешаемая без слома сложившихся политических институтов [1]. Это ситуация, когда у государства (неважно, является ли им король и его двор или разветвлённый бюрократический аппарат современного типа) привычные расходы находятся на высоком уровне, а источники их покрытия неуклонно сокращаются. Здесь есть два решения, лежащих на поверхности. Первое - это радикальное сокращение расходов (как мы бы сейчас сказали, "секвестр"). Второе - резкое увеличение поборов, как правило, за счёт роста налогов или/и увеличения их числа.

Каждое из этих решений содержит полномасштабные политические риски. Сокращение расходов означает ущемление интересов огромных клиентелл, которые могут охватывать целые социальные группы. Скажем, в предреволюционной Франции это была практически вся элита, сосредоточенная вокруг короля - при дворе, в парламентах, в наиболее знатных семьях. В позднем СССР подобные расходы охватывали не только советских "привилегированных", т.е. пользователей различных льгот по партийно-номенклатурной линии, но и громадную массу обычного населения, которому государство оплачивало целый ряд социальных услуг, поставляло хлеб и др. Безболезненная экономия здесь невозможна. Собственно, если бы она была возможна, не было бы проблемы. Проблема возникает из-за колоссального перекоса, "снять" который легко нет физической возможности.

С другой стороны, резкое повышение налогов вызывает огромное сопротивление. Во-первых, сокращение расходов и повышение налогов - две стороны одного и того же процесса. То есть, расширение поборов и включение в число субъектов налогообложения тех же привилегированных - более-менее эквивалентно сокращению финансирования этих групп. Во-вторых, налоги не могут повышаться бесконечно. В-третьих, повышение налогов вызывает всё более частое уклонение от их уплаты. К тому же подобные решения реализуемы только в системах, где имеются рыночные отношения (в смысле обмена между различными экономическими агентами сигналами при помощи денег). В позднем СССР вряд ли был возможен существенный рост налогов (хотя различные попытки изъятия денег у населения и предпринимались - но, видимо, не преследовали цель покрытия огромных расходов). У исполнительной власти подобные рычаги принуждения, как правило, попросту отсутствуют. То, что когда-то было достижимо, теперь наталкивается на настолько ожесточённое сопротивление (при поддержке откуда-то "сверху"), что добиться поставленных целей в рамках прежней политической системы оказывается нереально.

В данном отношении любопытно взглянуть на 4 крупные революции: Английскую XVII в., Французскую XVIII в., русскую 1917 г. и советскую 1991 г. Возникает соблазн увидеть во всех из них предпосылки в налогово-бюджетной сфере. В самом деле, Карл I весьма стремился повышать налоги, в то время как парламент оказывал ему в этом решительное сопротивление. Дело шло не столько об инстанции, могущей назначать налоги, сколько о том, с кого брать деньги, на что их направлять. Как соотнести растущие аппетиты с британской традицией? Во Франции перед революцией ситуация была ещё более ясной. Дефицит становился хроническим (Марию-Антуанетту даже называли "мадам Дефицит"), а покрыть его было невозможно без радикального перераспределения налогового бремени между сословиями, а также, вероятно, сокращения бесконтрольных расходов. В Советском Союзе специфика была в том, что критически важные для бюджета поступления обеспечивались валютной выручной при продаже углеводородов. Её резкое падение нанесло советскому государству удар, которого оно не выдержало. При этом во всех случаях легитимность правящих групп настолько падала, что силовым образом сократить расходы практически не представлялось возможным (вернее, это потребовало бы отделения лидера от элиты, что психологически является чрезвычайно болезненным - что для короля Людовика XVI, не хотевшего и слышать об отмене даже не относящихся напрямую к государству поборов типа ценза или церковной десятины, что для Горбачёва, который в принципе не смог бы стать лидеров движения против привилегий)

Странное дело, но наиболее радикальная из вышеприведённых революций - 1917 г. - существенно отличается в этом от остальных. В самом деле, увидеть в предреволюционной России признаки надвигающегося финансово-бюджетного кризиса весьма проблематично. Напротив, финансовое ведомство империи находилось на весьма высоком уровне (и до Витте, и после него), не было и раздутых расходов. Об отличии России говорит и её положение на рынке ссудного капитала. Чтобы его понять, достаточно её сравнить с предреволюционной Францией. По сути, перед 1789 г. французское правительство было уже просто не в состоянии найти новых кредиторов. Его репутация была уничтожена. Многие опасались банкротства (мы бы сказали - "дефолта"). Физически невозможно было привлечь новые суммы - именно поэтому пришлось созвать Генеральные Штаты и пойти на равное число членов от первых двух сословий и третьего - в противном случае налоговые реформы не имели бы легитимности. Напротив, Россия в начале XX в. - это заёмщик, которому давали денег много и охотно. Разница была в том, что сам рынок ссудного капитала за 100 с небольшим лет стал международным, поэтому кредиторами являлись не столько различные состоятельные люди внутри страны, сколько зарубежные финансовые институты - прежде всего, банки. Всё это заставляет лишний раз задуматься над тем, насколько революция 1917 г. была следствием определённой ситуационной конъюнктуры, а не глубинным неизбежным исходом русской истории на протяжении длительного временного отрезка.

Ну и последнее, о чём тоже стоит помнить, заключается в том, что радикальные революции, как правило, оказываются чрезвычайно болезненными и в рассматриваемой сфере. Новые правительства, созданные революционными контр-элитами, идут на значительно более высокий уровень насилия в отношении населения, выбивая из него средства. Так поступало кромвелевское правительство в Англии, то же делал и Конвент, прибегавший к разного рода "принудительным займам" и другим подобным мерам. Не были исключением и революционные правительства, возникавшие в ХХ в.


[1] Непременным условием именно такого сценария является внутриэлитный раскол. Если элита глубоко ощущает своё внутреннее единство, имеет общее представление о целях и задачах, она может попытаться провести те или иные преобразования силовым образом (модернизация). Но временной лаг для этого сравнительно мягкого выхода из проблемной ситуации ограничен. Наступает момент, когда подобный исход уже невозможен - и тогда в элите неизбежен раскол.


[kislin.livejournal.com]