[kornev.livejournal.com]

О границах русского
Попытка завязать содержательный диалог о национальных проблемах то и дело натыкается на нелепый спор «как отличить русского от нерусского?» Странно, что такими вопросами задаются люди, с рождения живущие в окружении русских. Я не хотел затрагивать эту тему, но провокаторы не унимаются, а попытки им ответить не всегда бывают достаточно дружелюбными. Между тем, тут нет почвы для конфликта и обиды.

Прежде всего, нужно четко различать контекст, в котором задается такой вопрос: идет ли речь о русских как о гражданской нации или о русских как об этнической группе. Гражданскую нацию нужно мыслить как команду: «играет за наших, в нашей команде, против наших конкурентов, по нашим правилам, значит – наш». К русской гражданской нации принадлежит любой русскоязычный, желающий этого и лояльный русским. Человеку, который хочет «играть в русской команде» против конкурирующих «команд», нет никакого смысла скрывать свое происхождение, тревожиться о том, сочтут его «чистокровным русским» или нет. Наоборот, чем более он чистосердечен в этом вопросе, чем меньше у него комплексов по этому поводу, тем больше доверия он будет вызывать.

Иное дело – русские как этническая группа. Этническая идентификация – это интимное, семейное дело, с этим рождаются и умирают, это не нужно путать с гражданством или партийностью. Принципиальная ошибка людей, пытающихся определить границы русского этноса, заключается в их увлечении неприличной дихотомией «русский/нерусский». Однако этнос, как и многие другие объекты реального мира, имеет размытую, «толстую» границу. Если этносы соседствуют или живут на одной территории, то помимо тех, чья этническая принадлежность безальтернативна, всегда существует множество людей с промежуточной идентичностью. Нужно просто принять как данность существование буферной группы «альтернативно русских»: то есть людей, которые помимо русской идентичности, имеют некоторое основание указать иную. Нужно избавиться от навязчивого желания разделить «альтернативно русских» на «своих» и «чужих» с помощью специально заточенного определения. Нелепые споры об «определении русских» часто вызваны желанием ликвидировать эту промежуточную группу, «морально изнасиловать» ее и искусственно поделить ее членов на «однозначно русских» и «однозначно нерусских». А это и неправильно, и невозможно.

Попытка поставить в центр «определения русских» не ядро этноса, а пограничную ситуацию и те специфические проблемы, которые она порождает, делает негодным и само это определение. При этом страдают и сами «альтернативно русские», которых пытаются втиснуть в единообразный шаблон и лишить двойной идентичности (а это ведь не только «проблема», но и особый дар судьбы).

Для «безальтернативно русских» этническая идентичность жестко задается происхождением. Представитель этнического ядра, то есть человек, рожденный русскими родителями и воспитанный в русской среде, не имеет здесь каких-либо степеней свободы. А вот у «альтернативно русских» есть выбор. Для «альтернативно русских» «степень их русскости» задается не каким-то «определением», «подсчетом % крови», а исключительно их личной позицией, поступками, и оценкой этих поступков другими русскими. Они являются русскими в той мере, в какой они сами себя относят к русским, и в какой другие их принимают за русских. Здесь играют роль их отношения не только с русскими, но и с той этнической группой, в направлении которой имеется альтернатива.

Характерный пример здесь – Пушкин. Интегрироваться «обратно в эфиопы» реальному Пушкину было бы не легче, чем «перейти» в немцы, французы или в любую другую этническую группу. Ниточка, связывавшая его с племенем прадеда, была разорвана. В тогдашней России он был русским безальтернативно. Ничего не изменилось бы, даже если бы Царь отправил его послом в Эфиопию. Он, несомненно, стал бы заигрывать с эфиопами, рекламируя свое происхождение, но только для того, чтобы расположить к себе их вождей и склонить на политику, выгодную России.

Но предположим, что в Петербурге со времен Петра I обосновалась целая община эфиопских мигрантов, сохраняющая свой язык и культуру. Предположим, что предки Пушкина, поженившись на русских, тем не менее, сохраняли связь с этой общиной, старались передать своим детям какие-то эфиопские обычаи. Предположим, что Пушкин в детстве слушал эфиопскую няню, усвоил что-то из этой культуры и проникся симпатией к эфиопским сородичам. Подрастая, он стал бы задумываться о тяжкой судьбе эфиопов в негостеприимной России, посвящать этой теме свои стихи. Вместо «Дубровского» написал бы «Хижину дяди Тома». Вместо «Полтавы» - поэму о доблестной победе негуса Иясу I над турецким наибом Мусой. Некоторые стихи он писал бы на амхарском, изучив и полюбив этот красивый язык. И это, без сомнения, были бы гениальные стихи. Я не нашел в интернете онлайн-переводчика на амхарский, но в переводе на суахили «Я помню чудное мгновенье» выглядит примерно так:

Nakumbuka wakati wa ajabu:
Kabla yangu alionekana,
Kama maono duniani,
Kama sanamu ya urembo safi.

Пушкин, конечно, стал бы помогать эфиопской общине, оказывать ей протекцию, заступаться за нее, используя свои связи при дворе. Он вызывал бы на дуэль всех, кто плохо относится к эфиопам. Он занимался бы благотворительностью в пользу эфиопов, строил бы для них больницы, школы, детские приюты. Эфиопы боготворили бы Пушкина, считали бы его своим ангелом-хранителем. Понятно, что в этой ситуации он и сам считал бы себя «альтернативно русским», и окружающие видели бы эту альтернативу. Люди, которые любят считать «% крови», не без основания сказали бы, что «Пушкин – полурусский, полуэфиоп».

Но даже это обстоятельство не помешало бы ему стать полноправным членом русской гражданской нации. Допустим, что Пушкин, как мудрый человек, испугался бы превращения эфиопской общины в озлобленное на русских криминальное сообщество, которое все ненавидят. Он стал бы сглаживать конфликты между русскими и эфиопами, воспитывать последних в духе уважения и дружелюбия к коренному населению, помогал бы им в своих школах осваивать русский язык и культуру, вливаться всем этносом в русскую гражданскую нацию. Для эфиопов он стал бы истинным учителем жизни, для русских - проводником интеграции эфиопов. Думаю, что в итоге и эфиопы, и русские стали бы помнить о Пушкине не только как о поэте, но и как о великом общественном деятеле, учителе межнационального согласия и дружбы народов. И мы сегодня с еще большим основанием говорили бы: «Пушкин – это наше все!»

Общая формула, позволяющая разделить «альтернативно русских» на «однозначно русских» и «скорее нерусских», невозможна, потому что «альтернативно русские» являются живыми человеческими личностями, со своей индивидуальной историей. Процесс ассимиляции в русские зависит от многих факторов, и у одной семьи может пройти за одно поколение, а другой семье - и десяти поколений не хватит. Все зависит от того, с кем люди общаются, как они воспитывают своих детей, какую идентичность им прививают, как учат смотреть на окружающих русских людей.

Многое зависит также от «стартовой позиции», от того, насколько близок к русскому исходный этнос. В некоторых случаях для ассимиляции не требуются даже смешанные браки. Например, семья этнических украинцев, не имеющая «бандеровских комплексов» и хорошо говорящая по-русски, будет восприниматься как русская. Тем более - их ребенок, выросший в России, даже если он будет гордиться своей малой родиной и в шутку называть себя «хохлом». Украинцы и белорусы большинством русских воспринимаются как «части единого народа», как «почти русские» или как субэтносы русских. Большинство русских без всяких проблем согласятся назвать «русскими» обрусевших представителей финно-угорских народов Карелии и Поволжья, которые живут в дружбе с русскими уже сотни лет и давно с ними перемешались на генетическом и на культурном уровне. А вот зулусу интегрироваться в «однозначно русские» несколько труднее. При всей симпатии русских (как «белых негров») к негритянскому народу, «афрорусский» воспринимается как экзотика, поскольку этот образ противоречит этническим стереотипам. Наверняка потомки Ганнибала стали признаваться окружающими как «вполне русские», только когда значительно посветлели, несмотря на то, что идеологии расизма в России не было.

Нельзя заставить людей считать кого-то русским, если они в это не верят. Интуитивное, некодифицированное, спонтанное опознание «этнически своих» и «этнически чужих», различных степеней того и другого, - это неотъемлемое свойство живого этноса. Эта интуиция принципиально важна для сохранения этноса и этнического самосознания. Этнос - это и есть множество людей, которые без всяких «справок с печатями» и анализов ДНК способны более-менее однозначно опознать друг в друге русских. Ученые, эксперты могут лишь наблюдать этот процесс со стороны и пытаться воссоздать его возможную модель.

У кого-то может возникнуть иллюзия «порочного круга в определении»: «как же так, вы русских определяете через русских же!» Да, именно так: русских нужно определять «через русских», а не через другие народы. «Порочного круга» здесь нет: для этноса, как и для любого исторически определенного объекта, принципиальным является привязка к месту и времени, к его уникальной истории. Данный этнос есть не «универсальная сущность в мире идей», но «сущность-индивид», сущность, исторически укорененная «вот в этих людях, вот в этой земле». Другими словами, русские, как этнос, - это не «береза вообще», а «именно эта береза, растущая на речном берегу, которую дедушка Иван Сергеич посадил сорок лет назад».

Хотя русским не свойственно потрясать генеалогиями в 40 колен, тем не менее, общее представление о своих корнях (хотя бы до дедов), о «малой родине», откуда вышли предки, - это важная часть этнической идентичности. Если большинство русских равнодушны к теме происхождения, то именно потому, что не ожидают там никаких сюрпризов, понимая, что предки от прадеда и до царя Гороха - «крестьяне Н-ской губернии». Корни большинства русских генеалогий, если их проследить по архивам, как бы «вырастают из самой земли», «теряются где-то там, в полях и лесах», пунктиром восходя к «дорусской» эпохе, когда наши славянские (и не только) предки еще жили отдельными сельскими общинами и не задавались вопросом о национальной принадлежности. Если архив, семейное предание или черты лица позволяют заподозрить в одном из пращуров ассимилированного «не вполне славянина», то на идентичности это не сказывается, если не открывает реальную альтернативу возвращения к этому «предковому этносу». Если же альтернатива реальна, то никуда от этого не деться и никакими «определениями» не поправить.