edgeways.ru
|
|
Из антологии Евтушенко Пользователь: rvv (IP-адрес скрыт) Дата: 31, January, 2009 12:59 30 января 2009 г.
Жизнерадостный изгой Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии» Дмитрий БЫКОВ 1967, Москва С маниакальной уверенностью я предсказывал неизбежное явление в поэзии некоего «мальчика», который превзойдет и меня самого, да и всю плеяду шестидесятников, став ее живым продолжением, наследником: «Завидую я. Этого секрета / не раскрывал я раньше никому. / Я знаю, что живет мальчишка где-то, / и очень я завидую ему… / Он будет честен жесткой прямотою, / злу не прощая за его добро, / и там, где я перо бросал: «Не стоит!» – / он скажет: «Стоит!» – и возьмет перо» (1955). Но дело с наследником затянулось. На него не был похож никто из смогистов, назвавшихся самыми молодыми гениями, – они слишком много сил тратили на надменно-завистливое противопоставление себя шестидесятникам, хотя тайком друг от друга извинительно хаживали к нам со своими стихами. Не оправдал моих надежд крупный самоценный поэт, возведенный поклонниками в сан Великого Маргинала, уже потому, что не нашел добрых слов для Фриды Вигдоровой, которая сделала его всемирно знаменитым, застенографировав позорный суд над ним, а поэзию предшественников обозвал «швырянием камней в разрешенном направлении». Не удержался от раздражения на «предков», виноватых лишь в том, что выжили в советское время, и один из куртуазных маньеристов, студент журфака Дмитрий Быков. Однажды, только что выпущенный из КПЗ, где просидел, кажется, сутки за то, что выпустил самопальную газетку на сплошном мате, он с видом героя «камерной поэзии» развалился в амфитеатре Политеха и, мешая поэтам читать, громко и насмешливо обсуждал их стихи. Мне пришлось даже одернуть его. И, хотя я дал ему слово, он, наверно, посчитал меня «душителем свободы». Однако он выделялся среди сверстников не только высокой культурой поэтики, но и общей культурой, потому что среди стеба у него вдруг прорывались чистые лирические, а порой и высокие трагедийные ноты. К тому же он был мастером запоминающихся афоризмов и психологических философем, не насильно, а грациозно вплетенных в ткань стиха: «Одиночество – тяжкий грех. Мне чужой ненавистен запах. Я люблю себя больше всех высших принципов, вместе взятых. Это только малая часть. Полный перечень был бы долог. Хватит названного – подпасть под понятье «полный подонок». Что это – уничижение, смешанное с изломанным самолюбованием? А может, это бесстрашное портретирование времени, начатое с себя? Нам долго твердили о вреде «интеллигентского самокопания». А без него не добыть самородки скрывающихся в нас талантов. Вспомним притчу о том, что бессмысленно зарывать таланты в землю. Плохой человек не отважится наговорить на себя столько плохого, сколько наговорил Дмитрий Быков. Но то, что написано с безжалостной правдивостью, называется исповедью. Настоящие исповеди, порой отвратительные, как откровенность Ставрогина у Достоевского, требуют неимоверного мужества: каково распахнуть перед всеми свою душу, с ее чуланами и подпольями? Дмитрий Быков, обладающий нечеловеческой творческой энергетикой, иногда наглый, но никогда не скучный, заполонивший журналы и телеэкран своей, как он сам выразился, «жирной мордой»; Быков, от чьих сочинений ломятся прилавки, получивший самую крупную премию за биографию Бориса Пастернака, только что выпустивший книгу «А был ли Горький?» и взявшийся за Булата Окуджаву, печатающий в воскресшем «Огоньке» блистательные интеллектуальные лубки вроде пародийной оды перебежавшему от Жириновского в «Справедливую Россию» бывшему депутату Митрофанову; Быков, во плоти присутствующий на всех мыслимых презентациях и фуршетах или мерещащийся на них, почему-то почти не заметен на похоронах. Может, ему до чертиков интересно только в жизни, где без него была бы скука смертная, – некем стало бы возмущаться при нашем нерушимом единодушии. Поздравим его с тем, что не потерял душу живу и талант. Стоит лишь пожалеть, что это кудрявенькое, избыточное торнадо, именуемое Дмитрием Быковым, нафаршированное и мудростью, и юмором на грани фола, иногда заслоняет его самого. При всей востребованности в нем живет сознание изгойства, ибо от него ждут стеба, которым он полупрезрительно забавляется, но избегают замечать трагическую суть многих его стихов. Быков фигура парадоксальнейшая, я сказал бы о нем: жизнерадостный изгой. «В стае соратников холодно мне, В стаде противников – тесно… Нету мне места на этой земле. Это и есть мое место». Прочитав его книгу «Последнее время» (2007), я открыл, надеюсь, главного Дмитрия Быкова – одного из самых сильных современных поэтов. Хотя население страны постоянно видит Диму на голубых экранах, оно, увы, до сих пор не разглядело его в этой ипостаси. Сам он, конечно, знает себе цену, только прикидывается: «Человек – невеликий чин. Положенье мое убого. У меня не меньше причин быть скотиной, чем у любого… Но и гордости не заткнуть. Выше голову! Гей, ромале! Я не Шмыга какой-нибудь, чтобы все меня понимали» (Шмыга – сержант, под началом которого автор служил в армии). А таких первоклассных маленьких поэм, как «Сон о Гоморре» и «Ночные электрички», вообще наперечет в истории нашего стиха. Они не только дивно написаны, но и ошеломляюще прочувствованы. Наверно, глупо мечтать о наследнике в поэзии, который обязательно будет похож на тебя. Разница в наших поколениях естественна. Ведь Диме и года не было, когда советские танки вошли в Прагу, раздавив последние надежды на «социализм с человеческим лицом». Кому-то из нынешних молодых людей наши прошлые иллюзии кажутся всего лишь приспособленчеством. Им нелегко понять, что многие из нас пережили тогда личную трагедию. (А капитализм с человеческим лицом что-то плохо в России получается.) Молодые обезопасили себя от иллюзий прикольным сарказмом, как щитом, а он неотдираемо прирос к их коже. Но, может быть, он сам отпадет, и они прорвутся к наивысшей исповедальной смелости – к свободе незащищенности? Только тогда трагедия не станет фарсом. Первые десятилетия нынешнего века останутся за Дмитрием Быковым и его сверстниками, если они сохранят себя. Но вряд ли «мальчики» русской поэзии уже в середине столетия будут похожи на Диму. Хотя, возможно, они тоже будут насмешливо болтать на поэтических вечерах «предков», одним из которых станет Дмитрий Быков. Это и есть столь любимая им жизнь, и дай Бог, чтобы она продолжалась как можно дольше! А что ее одушевляет, известно: «Талант – единственная новость, Которая всегда нова» (Борис Пастернак). Дима Может быть, это Дима – мальчишка, когда-то мной вымечтанный, аморальный, но, может, притворно, а не придворно, зато натуральный, не вымученный, мозаичный, почти прозаичный в стихах, ну а в прозе своей поэтичный, как амур, неприличный, от румянца щекасто-клубничный. Вульгарозище – вот ему прозвище. Но покажет он класс в письмах счастья и в прозе еще, соблазнитель-тусовщик столичный, а в тонкостях слова порой безграничный, не двуличный, а, может быть, тысячеличный, иногда неприятный и даже отвратный, но зато никогда не безжизненно ватный, и бесстыдно публичный, и застенчиво личный, да и парень, когда не хамит, симпатичный, журналюга и жирнолюга, но зато, может, лучшего нету любовника, мужа и друга. И не будет ему никогда на земле угомона, пока всё человечество – это Содом и Гоморра. Перечтите-ка вы про ночные сквозные его электрички – и не сможете автора после ругать по привычке. И, ей-богу, как вы возвышаетесь над мелюзгою, жизнерадостные изгои! Евгений ЕВТУШЕНКО * * * Все эти мальчики, подпольщики и снобы, Эстеты, умники, пижончики, щенки, Их клубы тайные, трущобы и хрущобы, Ночные сборища, подвалы, чердаки, Все эти девочки, намазанные густо, Авангардисточки, курящие взасос, Все эти рыцари искусства для искусства, Как бы в полете всю дорогу под откос, Все эти рокеры, фанаты Кастанеды, Жрецы Кортасара, курящие «Житан», Все эти буки, что почитывали Веды, И «Вехи» ветхие, и «Чайку Джонатан», Все эти мальчики, все девочки, всё детство, Бродяги, бездари, немытики, врали, Что свинство крайнее и крайнее эстетство Одной косичкою беспечно заплели, Все эти скептики, бомжи-релятивисты, Стилисты рубища, гурманчики гнилья, С кем рядом правильны, бледны и неказисты Казались прочие – такие, как хоть я, – И где теперь они? В какой теперь богине Искать пытаются изъянов и прорех? Иные замужем, иные на чужбине, Иные вымерли – они честнее всех. Одни состарились, вотще перебродили, Минуя молодость, шагнув в убогий быт, Другие – пленники семейственных идиллий, Где Гессе выброшен и Борхес позабыт. Их соблазнители, о коих здесь не пишем, В элиту вылезли под хруст чужих костей И моду делают, диктуя нуворишам, Как надо выглядеть и чем кормить гостей. Где эти мальчики и девочки? Не слышно. Их ночь волшебная сменилась скукой дня, И ничегошеньки, о Господи, не вышло Из них, презрительно глядевших на меня. Се участь всякого поклонника распада, Кто верит сумраку, кому противен свет, Кому ни прочности, ни ясности не надо, – И что, ты рад, скажи? Ты рад, скажи? О нет, Да нет же, Господи! Хотя с какою злобой На них я пялился, подспудно к ним влеком, – И то, в чем виделся когда-то путь особый, Сегодня кончилось банальным тупиком! Ну что же, радуйся! Ты прав с твоею честной, Серьезной службою, – со всем, на чем стоял. А всё же верилось, что некий неизвестный Им выход виделся, какой-то смысл сиял! Ан нету выхода. Ни в той судьбе, ни в этой. Накрылась истина, в провал уводит нить. Грешно завидовать бездомной и отпетой Их доле сумрачной, грешней над ней трунить. Где эти мальчики, где девочки? Ни рядом, Ни в отдалении. А всё же и сейчас Они, мне кажется, меня буравят взглядом, Теперь с надеждою: хоть ты скажи за нас! С них спроса нет уже. В холодном мире новом Царит безвременье, молчит осенний свет, А ты, измученный, лицом к лицу со словом Один останешься за всех держать ответ. 1995 Одиннадцатая заповедь Опережай в игре на четверть хода, На полный ход, на шаг, на полшага, В мороз укройся рубищем юрода, Роскошной жертвой превзойди врага, Грозят тюрьмой – просись на гильотину, Грозят изгнаньем – загодя беги, Дай два рубля просящему полтину И скинь ему вдогонку сапоги, Превысь предел, спасись от ливня в море, От вшей – в окопе. Гонят за Можай – В Норильск езжай. В мучении, в позоре, В безумии – во всем опережай. Я не просил бы многого. Всего-то – За час до немоты окончить речь, Разрушить дом за сутки до налета, За миг до наводнения – поджечь, Проститься с девкой, прежде чем изменит, Поскольку девка – то же, что страна, И раньше, чем страна меня оценит, Понять, что я не лучше, чем она; Расквасить нос, покуда враг не тронет, Раздать запас, покуда не крадут, Из всех гостей уйти, пока не гонят, И умереть, когда за мной придут. 1999 |
Тема | Написано | Дата |
---|---|---|
Бревно и ощущения как критерий лидера и эпохи | rvv | 23.01.2009 08:58 |
опять Быков?... | Козлов Евгений | 23.01.2009 09:20 |
Опять Козлов? ... | rvv | 23.01.2009 12:53 |
Из антологии Евтушенко | rvv | 31.01.2009 12:59 |
вообще Быков - страшный | Грач | 31.01.2009 18:03 |
Отв: вообще Быков - страшный | ilyas xan | 31.01.2009 18:17 |
Отв: вообще Быков - страшный | rvv | 31.01.2009 20:25 |
вы его описАли | Грач | 31.01.2009 21:24 |
Я уже давно об этом говорю (-) | BAPBAP | 01.02.2009 01:17 |
Отв: вы его описАли | rvv | 01.02.2009 10:29 |
Фрейд был слаб | BAPBAP | 01.02.2009 14:15 |
Этот автор - ЕДИНСТВЕННЫЙ, | vmizh | 02.02.2009 14:38 |