[www.gazeta.ru]

Игорь Свинаренко
14 АВГУСТА 2008, 12:22
Бердяев об Осетии

Шастая по Интернету по какой-то надобности, случайно наткнулся на библиотеку «Вехи», а в ней на книжку Бердяева, введение к которой называется «Истоки и смысл русского коммунизма». Коммунизм, истоки, три источника и три составные части – Господи, какая скука! Казалось бы. Давно уж тот коммунизм проехали, кому он нужен. Ан нет! Внезапно начав читать, не смог оторваться.

Вроде старая книжка, а она про нас, сегодняшних. Прям с первых строк – тут, грубо говоря, и про G7 (или 8?), вообще про конфликт с Западом, и про слабость русской мысли, которая особенно выпукло демонстрируется русским телевидением… И про бескрайние русские земли, которые своей обильностью сделали русский народ таким стихийным и неоформленным, не знающим, чего он хочет – то отпускает сателлитов без выкупа, то силком тащит их обратно… И это все не случайно, тут вековые закономерности!

Накидаю вам тут роскошных цитат: «Русский народ по своей душевной структуре – народ восточный. (Вот почему у нас с кавказцами свои, непонятные западникам счеты. Не забудьте и про дзюдо как государственный вид спорта, это вам не городки и не гольф какой-нибудь – И.С.) Россия — христианский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада и в своем верхнем культурном слое ассимилировал все западные идеи (ну чисто про Гайдара с Чубайсом. – И.С.) …

[Мы –] восточная культура, культура христианизированного татарского царства. Московская культура вырабатывалась в постоянном противлении латинскому Западу и иноземным обычаям. Но в Московском царстве очень слаба и не выражена была культура мысли. Московское царство было почти без-мысленным и без-словесным… (Вот, вот! Как замечательно наше телевидение перекинулось на обслуживание ПТУшниц! Выполняя завет Бердяева… Как прекрасно дебильны наши телешоу! Как сама собой ввелась самоцензура на всех телеканалах! – И.С.)

…в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины. У русских «природа», стихийная сила сильнее, чем у западных людей… Бесконечно трудная задача стояла перед русским человеком — задача оформления и организации своей необъятной земли. Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразились в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта. (Как в таких декорациях уважать законы? Как на фоне бесконечности бороться с коррупцией? Когда хоть три дня скачи, не доскачешь ни до чего… – И.С.)

На Западе тесно, все ограничено, все оформлено и распределено по категориям, все благоприятствует образованию и развитию цивилизации — и строение земли, и строение души. Можно было бы сказать, что русский народ пал жертвой необъятности своей земли, своей природной стихийности. (Вот вам Советский Союз с Беловежской, однако, пущей и сегодняшним Кавказом. – И.С.)

Ему нелегко давалось оформление, дар формы у русских людей невелик. Русские историки объясняют деспотический характер русского государства этой необходимостью оформления огромной, необъятной русской равнины. Замечательнейший из русских историков Kлючевский сказал: «Государство пухло, народ хирел». (Насчет хирения – проклятый децильный коэффициент растет, он у нас, кажется, 30 против 8 в Америке… Значит, не либералы виноваты, а такой русский обычай, отступись от него – и страна рухнет, перестанет быть Россией? – И.С.)

Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была… (Вот, вот! Сейчас в моде вера в «Единую Россию, публика готова терпеть… – И.С.)

В русском народе пробудилось сознание, что русское, московское царство остается единственным православным царством в мире и что русский народ – единственный носитель православной веры. (Последнее – к сведению паникеров, что, дескать, нету у нас друзей, со всеми поссорились. А как же дружить с неверными, которые недостойны света истины? – И.С.)

Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и нижним слоем, как в петровской, императорской России. И ни одна страна не жила одновременно в столь разных столетиях, от ХIV до ХIХ века и даже до века грядущего, до ХХI века. (Это уж совсем про то, как у нас полно нищих лапотных деревень без электричества, а про газ так и вовсе молчим, и дорог нету у нас, они часто не лучше, чем в XIV веке, даром что у нас вон нанотехнологии ого-го! – И.С.)

Влияние Запада в течение двух столетий не овладело русским народом. Мы увидим, что русская интеллигенция совсем не была западной по своему типу, сколько бы она ни клялась западными теориями. Созданная Петром империя внешне разрасталась, сделалась величайшей в мире, в ней было внешнее принудительное единство, но внутреннего единства не было, была внутренняя разорванность. Разорваны были власть и народ, народ и интеллигенция, разорваны были народности, объединенные в российскую империю. (Привет нашим южноосетинским братьям! И бывшим нашим грузинским друзьям! – И.С.)

Западные понятия о собственности были чужды русскому народу, эти понятия были слабы даже у дворян. Земля Божья и все трудящиеся, обрабатывающие землю, могут ею пользоваться. Наивный аграрный социализм всегда был присущ русским крестьянам. (Сколько еще будут идти дебаты про ваучерную приватизацию? Про прихватизацию? Всегда? Или мы вдруг все бросим и их прекратим? – И.С.)

Классы всегда в России были слабы, подчинены государству, они даже образовывались государственной властью. («Кто вас назначил олигархом? Не забывайте про это, а то как назначили, так и разжалуем…» Узнаете? – И.С.) Сильными элементами были только монархия, принявшая форму западного абсолютизма, и народ.

Культурный слой чувствовал себя раздавленным этими двумя силами. Интеллигенция ХIХ века стояла над бездной, которая всегда могла разверзнуться и ее поглотить. Вопреки мнению славянофилов, русский народ был народом государственным — это остается верным и для советского государства — и вместе с тем это народ, из которого постоянно выходила вольница, вольное казачество, бунты Стеньки Разина и Пугачева, революционная интеллигенция, анархическая идеология, народ, искавший нездешнего царства правды. B созданном через страшные жертвы огромном государстве-империи этой правды не было.

Россия не пережила ренессанса и гуманизма в европейском смысле слова. Но на вершинах своей мысли и творчества она пережила кризис гуманизма острее, чем на Западе». (Гуманизма нам не налили, а похмелье от кризиса гуманизма – все наше, башка трещит. – И.С.)

Конец цитат.

Короче, вот что получается: мы живем по единственно возможной схеме и методу, как уже тыщу с лишним лет жила и живет Россия. Это в нашей крови. Чего ж мучиться оттого, что у нас нравы, климат и процент блондинов не такие, как в Швеции? Готовы ли мы уйти и отдать все чужим трудолюбивым людям, которые построят осмысленную жизнь на наших бывших землях? Нет уж, дайте нам вести наше стихийное существование, дайте нам и дальше быть частью восточной природы, далекой от западного парламентаризма.

Нам просто надо перестать себя казнить за непохожесть на Запад, расслабиться и постараться получить удовольствие. От жизни. От той, какая есть. Другой-то не будет.

Да, стало быть, тыщу лет так жили; потом начали в 1917 году якобы модернизацию или как ее там назвать. И уехали со столбовой дороги в сторону. Потом спохватились и повернули обратно, стали догонять хромого верблюда. Вот читаем этот текст, написанный 70 с чем-то лет назад, и понимаем, что мы все еще там, в прошлом. Мы никуда в итоге не сдвинулись.
Смешно также – лично мне, теперь, задним числом, а тогда-то совсем было не до смеха – вспоминать, как чекисты изымали у меня книжки вот именно этого самого невинного теоретика Бердяева и хмурили брови. К счастью, Солженицына, которого они побоялись убить в 70-е годы, чекисты у меня не нашли, я успел его тексты уничтожить. После те же самые – ну или такие же – чекисты принялись награждать Солженицына и ездить к нему на чай. А потом, только успев его похоронить с почестями, с воинскими причем, поехали мочить грузин.

Я, кстати, вот вспомнил, о чем мы беседовали, когда они изымали книжки, – эти самые люди, которые сегодня учат нас жить!

– А вы-то читали это все? – спрашивал я.
– Конечно.
– Отчего вам можно, а мне нельзя?
– Ну, ты сравнил. Нам-то для работы, чтоб знать!
– А мне не для работы? Надо ж знать, что к чему.
– Тебе нельзя, ты не такой закаленный, как мы.

В смысле им, значит, хоть кол на голове теши… Все без толку, ни в чем не убедишь, ничего не поймут. Что им ни читай, что ни показывай, все одно. Но с этим, наверное, тоже ничего не сделаешь.

Ну так это, господа-товарищи чекисты! Верните мне, пожалуйста, моего изъятого Бердяева. Теперь же его вроде можно уже? После Солженицына-то, боюсь, вообще все будет позволено. А после осетинской войны – даже еще чуть больше, чем все.