25.02.2005 | антракт
Андрей Соколов
Не быть богом
Алексей Герман: «Мой последний фильм о том, что выхода нет»

Т
Алексей Герман родился в 1938 году в Ленинграде, в семье известного советского писателя Юрия Германа. Дебютную картину «Проверка на дорогах» снял в 1971-м, по мотивам военной прозы отца, однако на экраны она вышла только в 1985-м. Известность ему принесла лента по произведениям Константина Симонова «Двадцать дней без войны», фильм в свое время не лег на полку во многом благодаря заступничеству Симонова. Проблему соотношения личного и исторического Герман продолжал развивать в картинах «Мой друг Иван Лапшин», «Хрусталев, машину!» (1998 г.). «Хрусталев, машину!» – фильм о судьбе человека, ждущего ареста по «делу врачей» и вдруг оказывающегося у изголовья умирающего Сталина, – участвовал в конкурсной программе Каннского кинофестиваля. Сейчас Герман занят съемками картины по Стругацким «Трудно быть богом».

– Алексей, скоро закончатся съемки фильма «Трудно быть богом». Если не секрет, кто дал деньги на картину?

– В том-то и дело, что секрет. И не проси - не скажу. Но деньги отечественные.



– Может, государственные?

– Стал бы я скрывать… Нет, ну есть какая-то доля, мелочь в общем. Видишь ли, как бы кто ко мне ни относился, но фильм «Хрусталев, машину!» назван в числе пятидесяти лучших мировых картин. Поэтому поставить меня в положение неработающего режиссера из-за денег не удастся. Хотя многим хотелось бы. Но… бодливой корове Бог рог не дал.


– Раньше, помнится, вы жаловались на то, что к вам бандиты пристают.

– Да, была когда-то такая проблема. К кому я только не обращался, чтобы отогнать этих паразитов, даже к Собчаку... Куда там! Как узнают, что деньги французские, так уже никак с ними не справиться было.


– А сейчас?

– Сейчас, наверное, все это приняло другие формы. А с нами уже совсем все просто стало – мы нынче чисто русская картина. Если обратятся, переправлю их к хозяину денег – и проси у него чего хочешь… Только давай попрощаемся сначала.


– И как происходит общение с инвестором?

– Построили, скажем, на его деньги декорации. Контролирует строительство один продюсер, я с ним общаюсь. Этого продюсера контролирует следующий, того я ни разу не видел. А как там дальше, Бог его знает…

Нормальный капиталистический способ производства. Может, где-то еще и остался социалистический. У тех, кто снимает на бешеные государственные деньги. Никита Михалков, например. Конечно, папа гимн написал... Нет, ну вот скажи, почему я должен ночью слушать, утром, а иногда и днем гимн Советского Союза?!

Вспомнив про гимн, Герман меняет тему. Беседуем о Сталине. Рассказывает, как ему днем позвонили из одной петербургской газеты, спросили, как он относится к идее создания памятника Сталину и Черчиллю. Герман начинает перечислять мне имена, звания людей, войсковые части и соединения, которые погубил тиран. Потом сражения, проигранные лично Верховным главнокомандующим и его приближенным, генералом Жуковым…

– И представь теперь, что все эти миллионы остались бы живы? Скорей всего никакой войны просто бы не было. Или бы мы их сразу погнали. Да и вообще большинство сегодняшних неприятностей – его, Сталина, рук дело. Чечня, Прибалтика... Возраставшая в свое время роль КПСС – куда уж дальше было возрастать! Коллективизация, Дантов ад, озвученный голосом Левитана…


– А что за скандал с Леонидом Ярмольником? Вроде бы он отказался сниматься в конце фильма?

– Да не было никакого скандала! Ну, нагрубил он, мне это, естественно, не понравилось. А сейчас каждый день со Светой (Светлана Кармалита – жена Алексея Германа, соавтор большинства его фильмов. – А.С.) перезванивается. Иначе и быть не могло. Господи, да что это за проблема, почему скандалом с Ярмольником вся страна интересуется?! Я с Роланом Быковым, которого люблю и который меня любил, каждый день расходился. Он орал на меня, обзывал дегенератом и шел к директору «Ленфильма» писать заявление об уходе. А у того в сейфе договор, там – пункт о неустойке, где говорилось, что в таком случае он, Быков, должен заплатить за каждый кадр, в котором он есть, кажется, три рубля. Сумма получалась солидной, он возвращался, говорил, что он меня по-прежнему любит, и продолжал сниматься.


– Но потом Быков опять называл «котика» идиотом…

– Этот скандал ему Светка устроила. При всей съемочной группе. Ролан входит, из Москвы приехал, а она ему: «Ты зачем про котика говоришь, что он идиот?» – «Я не говорю про котика, что он идиот…» – «Нет, говоришь…» – «А кому я говорю про котика, что он идиот?» – «Оператору Мукасею». – «А ты не знакома с Мукасеем». – «Оператор Мукасей дружит с Олегом Борисовым, вот он и сказал мне, что ты говоришь про котика, что он идиот…» – «Тогда зови сюда Борисова, пусть подтвердит, что я говорю про котика, что он идиот». – «Да, ты говорил, что Алексей – идиот», – подтверждает Олег. «И снимай рубашку, это рубашка Лешина, ты брал ее на один день, а носишь месяц, и на тебе твою», – говорит Ролану моя жена. «Да она же грязная! Ты что, не могла ее постирать?!» И уходил, обиженный, прилипая грязными носками к полу, дело было еще до его женитьбы на Елене Санаевой.


– Алексей, что показалось вам самым главным в последнее время?

– События на Украине. Впрочем, как мне кажется, главное не в предмете уже кончившегося спора, кто станет президентом. Нам все равно. Я – о главном. Тысячу лет Россия была страной рабов. Даже если вспомнить реформу 1861-го, отменившую крепостное право, дух рабства в народе был так велик, что крестьяне бунтовали, когда половине деревни давали вольную. Так-то за них помещик отвечал, хоть какое-то житье-бытье было, главное – стабильное, а тут иди куда хочешь… Только пореформенная Россия нашла себя – пришли большевики. Тут крепостничество перешло все рамки, и самое страшное – оно стало восторженным. И никто не подавал голоса против, за единичными исключениями вроде восстания в Новочеркасске, захлебнувшегося в крови и репрессиях.


– А про диссидентов не забыли?

– Как про них забудешь... Но все почему-то забывают, что большинство диссидентов шли на свои митинги с лозунгами о возвращении ленинских норм. Вот помнишь такого знаменитого Григоренко?


– Генерала?

– Точно. Так вот, возвращение ленинских норм было основным пунктом его программы. Ну, какие нормы у этого кровавого человека были, который террор только приветствовал, мы теперь знаем. А генерал за это жизнь свою положил…


– Андрей Дмитриевич Сахаров был исключением...

– В каком-то смысле. Но это было скорее самобичевание, когда Сахаров понял, какого джинна выпустил. Хотя только он один пытался подвести какую-то альтернативную базу, если, скажем, вспомнить его теорию конвергенции.


– Вы как к нему относитесь?

– Мне лично было приятно, когда Елена Боннэр рассказывала, как они в Горьком ходили смотреть «Лапшина», не скрою... Я был в Горьком примерно в это же время. Голодный, грязный город. Шофер показал их окна – сиротливые окошки национального героя. Зайти к нему – значит последующие лет пять не снимать. И такая безнадега, мрачная. Казалось, что угодно может произойти, но из рабства мы уже не выберемся никогда.


– И вдруг…

– Да, как говорится, вы будете смеяться, и вдруг все перевернулось. За каких-то десять ельцинских лет. К Ельцину можно по-разному относиться, ясно, что страной руководить он не мог, в общем, много чего... Но, по-моему, он дал в руки рычаг – надежду. И с помощью этого рычага все перевернули. Сейчас надежда ушла, растворилась, как вода в песке. Нам уже говорят о 2018-м, 2028-м, а мы вспоминаем «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»… Теперь вот вдруг что-то произошло на Украине. Народ стоит на площади, а через нее надо проехать на лимузине к месту работы генералу, князю, боярину, царю, апостолу, – а его не пропускают. Он говорит: «Пропустите, мне на работу надо». А ему отвечают: «Не надо тебе на работу. И работы твоей нам не надо».

Почему так все получилось? Не думаю, что только из-за американских денег. Скорее всего посмотрели-посмотрели на наших политтехнологов, и появилась альтернатива, тот же самый рычаг. А альтернатива эта – ненависть, в народном уже, почти бытовом преломлении, к и так не шибко любимым москалям, евреям и так далее по списку. И вот эта ненависть, альтернатива, рычаг, с помощью которого можно все перевернуть, и есть тот самый страшный и незабываемый урок, который преподали нам украинские братья и сестры и о котором не должна забывать наша власть.


– Ну, нашей власти не до этого. Отмена льгот, монетизация, стихия робко, но просыпается…

– Да, вышли на улицы старики и дорогие старушки. Когда только митинги начались, выступает по этому поводу достойный человек – я его просто лично знаю – Алексей Кудрин. И объявляет на всю страну: это провокация... Слушайте: вот у него на Новый год на столе, скажем, жареный гусь, а у большинства «провокаторов» на столе не было гуся. Так это провокация или реальность?

...Вместо того чтобы в ноги старикам поклониться, сказать, что хотели как лучше, да не получается, сейчас все переделаем, восстановим, начинают вязаться: а откуда у них автобусы, кто дал? А вам, когда вы кампанию своей партии проводили, кто дал поезда, самолеты, дирижабли, вертолеты, теплоходы, эсминцы? Ну кто дал?!

Даже если не брать во внимание существо вопроса, а только вот такие детали, заявления, что, мол, пенсионеры не меньше других виноваты, ну и на цугундер их, можно сделать вывод, что мы находимся сейчас в очень сложном положении. Как только власть начнет кланяться народу, народ сметет ее в конце концов. Начнет дальше завинчивать гайки – уйдет еще раньше.


– Так выход-то есть?

– А я откуда знаю?! У меня последний фильм «Трудно быть богом» как раз про это – про то, что выхода нет. Герой не смеет использовать современное оружие против средневекового народа. Но он тоже человек, не бог – и не выдерживает местных нравов, круто замешенных на крови. Применяет оружие, перебив полгорода, становится глубоко несчастным человеком. А немного раньше он отказал в оружии местному «Пугачеву», объясняя: «Если я тебе его дам, ты станешь для них богом, а на самом деле – тираном. Ничуть не лучше того, что правит сейчас».

Он, главный герой, и наказывает горожан за то, что они перед ним на колени встают, и лекции читает. После лекций горожане берут оглобли и пытаются его убить…

Видишь выход? Я – нет.

Лет десять назад мы вместе отдыхали под Питером, в знаменитом Доме творчества кинематографистов. Большую часть времени Герман проводил уединенно: слушал в номере классическую музыку, читал классическую литературу и только вечером выбирался в бар. Пил мастер немного, можно сказать, пригубливал, компенсировал свое воздержание и нехождение, даже в самую жару, на пляж, а в сырую погоду за грибами – байками. Их было много, каждый вечер новая... Относились к Герману в Доме творчества как к самому главному начальнику. Как к Верховному главнокомандующему. Иногда он взбрыкивал и в ответ на монолог какой-нибудь дежурной на непорядки в работе столовой отвечал, что, дескать, он – простой кинорежиссер, а у них есть директор, вот к нему и обращайтесь. Смотрительница выслушивала, но продолжала: «Нет, но с этим-то, из семнадцатого номера, вам надо что-то решать…».


– Хорошо, выхода нет. Давайте так: конструктивные предложения.

– Мне серьезно кажется, что сейчас начинают потихоньку набирать силу из-за ошибок власти глубинные, страшные, фатальные процессы. Надо, конечно, останавливать их, пока не поздно. Причем не надо национализации, передела собственности. Нет, это просто работа над ошибками. И приоритет один должен быть: сделать сначала все для того, чтобы никто не голодал, а потом уже заботиться о высокоточных ракетах для армии, чтобы чужие боялись. И вот еще. У меня папа умирал и дня за два до кончины позвал меня, говорит: «Лешк, вот умру скоро. У меня к тебе просьба. Ты вот, когда меня не будет, посмотри, исчезнут у нас когда-нибудь таблички «Тары нет»? Кто знает, может встретимся там, расскажешь».

Таблички эти исчезли после гайдаровских реформ. Зато новые дуют ветра: только и читаешь о том, как где-то срезали 10 километров кабеля под высоким напряжением. Или тракторный парк угнали в палатку для сбора вторсырья. Да, ребята, сделайте меня на неделю начальником ГУВД, где ни один нижний чин в эти семь дней не будет брать взятки, – и все будет кончено! То есть посажу сначала тех, кто принимает, а уже потом тех, кто дает. Хотя второе скорее уже не понадобится. Кто-то сейчас скажет: «Дожили! Герман за то, чтобы сажать». Отвечаю: дожили. Герман за то, чтобы сажать. И уже перестаю понимать, почему из-за идеи вхождения в Европу русскому скоро на улицу будет не выйти.


– То есть Европа как идефикс нам скорее вредна, чем полезна. И чего мы добились?

– Пока самого хренового – резкого поглупления народа. Телевидение, содравшее идеи западных шоу, показывающее что-то запредельное, сериалы тошнотворные, макулатура на развалах. Что говорить… Как будто сбросили нам в тыл десант американской культуры. Я всегда считал, что русские чуть-чуть интеллектуальнее других, чуть-чуть… Сегодня мои коллеги снимают по не самым лучшим американским лекалам. И вообще много всякой ерунды было снято, чудовищных фильмов.


– Ну а если говорить о последнем времени?

– Да, в последнее время что-то все же изменилось в лучшую сторону, надо об этом сказать. В первую очередь для меня лично – это фильмы Дмитрия Месхиева «Свои» и Киры Муратовой «Настройщик». Причем я уж было на Диму рукой махнул, думал: все, кончился он как режиссер. Он три фильма снял, сам зная, что это не то. Я его после каждого спрашивал: почему так, зачем? Он отвечает: ну, так складывается. А то я не понимаю, что из-за денег. Когда в третий раз от него это услышал, подумал: точка. И вдруг он как бахнул! Вопреки всем моим теориям. И с Кирой тоже… Я фильм посмотрел, он мне жутко не понравился, ходил, плевался. Утром проснулся, настроение плохое. Вдруг понимаю, что это из-за ее героев. Зацепило. А это главный критерий.


– А «Возвращение»?

– Ну, так…


– Киноязык не понравился?

– Да нет. Вообще, понимаешь, не хочу я говорить что-то такое, плохое, о совсем молодом режиссере. Что-то там есть, но что?.. Не задело меня. Кира задела, «Свои» задели, а это нет…

Герман встает, подходит к большому окну своего второго этажа, недавно переоборудованного из чердака в кабинет и почему-то до сих пор не признаваемого чиновниками, и говорит: «Смотри, как красиво!» Через ажур черных деревьев блестит в вечерних сумерках Нева, а на том берегу пылает электричеством дворец.


– Это что?

– А это, милый мой, Смольный...


Отдыхал Алексей Герман, будучи еще молодым, но уже вполне опытным кинорежиссером (две картины «на полке») в Доме творчества в Пицунде. Тогда он еще выбирался на пляж. А рядом народ. Причем разный, были и те, по чьей воле не выходили на экраны снятые картины. И вот как-то Алексей, одурев от солнца, присел, посмотрел на гладь тишайшего в эти минуты моря. Что-то там блеснуло вдали. И явно не белый парус. «Дерьмо», – сказал Герман, ни к кому не обращаясь. Первым откликнулся махровый даже по тем временам ретроград, писатель со всероссийским именем. «Что? – спросил он, так же уморенный жарой, – где?» – «Да вон там, – показал Герман, – видите? Дерьмо плывет…» – «Да это же дощечка, пенопластовая…» – «Дерьмо», – угрюмо гнул свое Герман. «Вот поэтому у вас и фильмы на полках лежат, что везде и во всем вы только дерьмо видите. И дальше их будем туда складывать». – «Ладно, – сказал Герман, – сейчас проверим. Паша, будь другом, сплавай, посмотри, что там плывет». Молодой киносценарист, прогрессивный и жизнерадостный, сверкнул на солнце загорелым ладным телом, нырнул и поплыл. Через минуту из моря донеслось победительно-радостное: «Леха, дерьмо…» Это – Герман. Он всю жизнь так прожил. Завоевал мировую славу. Подсадил сердце, рассказывая, доказывая и, главное, показывая только правду.

Санкт-Петербург