[www.snob.ru]

Валерий Панюшкин: Парадокс


Когда мой дед, начальник Ленинградского окружного военного госпиталя вышел в отставку, жизнь его стала размеренной, но скучноватой. Он занимался в основном садоводством: сажал на даче смородину и прочие культуры, никак не приспособленные к жизни в болотах Ингерманландии. Тосковал, читал газету «Правда», чувствовал себя позаброшенным равно начальством и внуками.

Но каждое лето наступала такая ночь, когда дачный наш участок вдруг озарялся светом фар и — бип! бип! — призывно гудел за воротами клаксон.

«Хасан! Хасан приехал!» — дед кубарем скатывался с крыльца в темный сад, натягивая на бегу штаны.

Хасан был его однополчанином во время войны и лучшим другом. Они прошли от Синявинских высот до Берлина. В бригадном передвижном госпитале, которым командовал дед, Хасан был хирургом. На военных фотографиях — двухметрового роста красавец-брюнет. Вернулся из Германии на трофейном Хорьхе, за год промотал Хорьх, женился, родил сына и переквалифицировался из хирургов в стоматологи, чтобы получше содержать семью.

К концу 70-х годов (именно об этом времени идет речь) Хасан был в Москве стоматологом настолько успешным и известным, что из багажника его «Волги» мы выгружали не только икру и осетрину (этим и деда было не удивить), а даже и греческий коньяк «Метакса», даже и финский плавленый сыр «Виола» — вот к каким распределителям был Хасан допущен, вот на какую широкую ногу жил. Отправляясь в отпуск, Хасан выезжал из Москвы на рассвете и приезжал на нашу Ленинградскую дачу к полуночи. В ночи начинался пир. Это самые счастливые воспоминания моего детства. Горело все возможное электричество. Хасан рассказывал, как развивается у него глаукома. И он уже не был стройным красавцем-брюнетом, а был лысым болезненно-толстым стариком.

На другое утро фронтовые друзья вставали, выпивали за завтраком бутылку водки, съедали по нескольку котлет с картошкой, шли работать в саду, а потом — купаться на озеро. После купания обедали: выпивали бутылку водки, ели густой суп, печеную рыбу сиг — да мало ли чего.

После обеда шли отдыхать. Спали в тени под соснами: один в гамаке, другой на раскладушке. Послеобеденный их сон как правило прерывался оглушительным хлопком над головою. Военный истребитель МИГ-21 прямо над нашей дачей на предельно малой высоте преодолевал сверхзвуковой барьер — и раздавался такой хлопок, что закладывало уши, и стекла дребезжали в окнах.

«Темка, гад! — вскакивал дед с раскладушки и махал вслед истребителю кулаком. — Ошпарю в бане сорванца!»

Дед был уверен, что за штурвалом — третий их закадычный (хоть и младший) дружок. Полковник, герой, долетывавший последние часы до пенсии. И правда к вечеру Темка являлся в гости с ящиком в руках. В ящике были экзотические фрукты: белая шелковица, которую бабушка моя называла тютиной, абрикосы, которые бабушка называла жердёлами. За фруктами Темка летал на сверхзвуковом истребителе в Крым.

Садились ужинать. Выпивали еще бутылку водки. Ели пельмени, беляши, пироги с вязигой, утку с яблоками, баранину с гречневой кашей. И обязательно еще пустой пирог из пресного теста с зеленым луком, а то и просто крапивой — ленинградский, блокадный. Я не понимал, почему они так любят этот невкусный пирог.

А потом Хасан говорил, обращаясь к деду:

«Виктор Палыч, чего это мы, как дети, сидим насухую? Может выпьем?»

И вот тогда они, наконец, начинали выпивать. На первой стадии опьянения пели «Редко, друзья, нам встречаться приходится». На второй стадии принимались рассказывать про войну. Дед заводил:

«Когда наша отдельная танковая бригада входила в белорусский город Бобр»…

«Это, Виктор Палыч, — Хасан перебивал с лукавой улыбкой, — там где Цезарь на белобрысых двойняшках женился?»

«Тьфу на тебя! Дети, не слушайте его! — дед ругался, но, кажется был доволен конферансом. — Я вам лучше про Польшу расскажу. Когда наша отдельная танковая бригада входила в польский город Бабск»…

«Это, — перебивал Хасан, — там, где Цезарь у ксендза племянницу выменял на две банки тушенки?»

«Тьфу на тебя! Дети, не слушайте его! Я вам лучше про Германию расскажу. Когда наша отдельная танковая бригада входила в немецкий город Гляухау…»

Все их военные истории повествовали о некоем Цезаре, танкисте-орденоносце. Я не знаю, дошел ли этот Цезарь до конца войны. Не знаю, существовал ли на самом деле или был собирательным персонажем, благодаря которому дед с Хасаном могли рассказывать о собственных похождениях. Но этот Цезарь из рассказов деда в каждом населенном пункте женился. Если попадалась девушка-комсомолка — расписывался в сельсовете. Попадалась православная — венчался в церкви. Попадалась католичка — венчался в костеле. Попадалась еврейка — шел под хупу. После первой брачной ночи, много после пары ночей, отдельная танковая бригада уходила дальше на Берлин. Цезарь пропадал. А очередная избранница его оставалась в почетном статусе вдовы без вести пропавшего офицера Красной армии.

В их рассказах война представала сплошной чередой свадеб.

На третьей стадии опьянения некурящий Хасан выходил на крылечко покурить. Если я (десятилетний) пробегал мимо, он хватал меня за руку, сжимал руку больно и говорил:

«Валера, запомни: игра, в которую можно выиграть, не стоит свеч».

Тогда этот его парадокс казался мне пьяным бредом.

Теперь не кажется.