Сергей Корнев. Восстание пространств. Регионалистская фантастика в борьбе с «Серой Ордой»

Эстетическая доктрина регионализма настолько проста, что ее можно выразить буквально тремя словами: это культ территориального разнообразия. Регионалиста в любом жанре опознать очень легко: это человек, который по ходу повествования любовно описывает и «смакует» региональное своеобразие, всяческие местные фишки и самобытный антураж. Для него это позитив, это в радость. Такой автор преподносит читателю сам дух регионализма, исподволь воспитывает его в правильном ключе. Если семя упадет на благодатную почву, то читатель через какое-то время обязательно дозреет до осознания: «Это - мой город!» и «Пора вернуть эту землю себе!»

С этой точки зрения особенно интересна фантастика - жанр, наименее подвластный цензуре и самоцензуре. Добрая половина писателей-фантастов, российских и зарубежных, не покладая рук куют кадры для регионализма. Понятно, что в «космических масштабах» регион, как правило, увеличивается до целой планеты или звездной системы. Не случайно культовым фильмом регионалистов являются «Звездные Войны», где необходимый фон для приключений создают многочисленные планеты и общины с заботливо разукрашенной самобытностью. То же самое можно сказать и о фантастике «параллельных миров»: очень часто специфика той или иной «параллельной вселенной» выписана автором на манер регионального бренда. И совсем уж буйный разгул регионализма наблюдается в фэнтези толкиеновского направления. Нормальный автор фэнтези считает своим долгом подробно обрисовать множество королевств, городов-государств, общин, населенных какими-нибудь эльфами, гномами или хоббитами, и там ярчайшая самобытность и непохожесть лезет просто изо всех щелей.

К этому же направлению примыкает и знаменитая трилогия Носова о Незнайке, где главные герои путешествуют по автономным общинам мира коротышек. Земная география этого мира включает в себя три муниципалитета, которые живут совершенно автономно и самобытно. Не существует какой-либо «вертикали», надстроенной над ними, и в то же время они говорят на одном языке и не разделены границами. Их идентичности сугубо локальные, ничто не указывает на этнические различия: похоже, они все принадлежат к одному славянскому этносу, о чем говорят их имена-клички, образованные по русской дохристианской модели. Писателю удалось обмануть примитивную советскую цензуру и донести до детей живописный и приятный для жизни русский регионалистский универсум. Любопытно, что Носов избежал крайностей сепаратизма: автономные русские регионы не являются у него «национальными государствами», не отгораживаются друг от друга колючей проволокой и искусственными языковыми барьерами. По всей видимости, этого совсем не «детского» писателя-фантаста можно с полным правом назвать «духовным отцом русского регионализма». Он развивал регионализм не через бесплодный негатив, а через позитивную утопию, а утопия, как учит Вадим Штепа, - это главный двигатель любого жизнеспособного проекта.

Интересно, что самый яркий зарубежный аналог Носова, британский «писатель про коротышек», также не избежал темы регионализма. Как-то раз я заметил огромную очередь, которая выходила из московского магазина Библиоглобус и тянулась до самого входа в метро. Таких очередей я не видел уже лет 15, со времен почившего СССР. Оказалось, в магазине раздает автографы Терри Пратчетт. Стояла там в основном студенческая молодежь интеллигентного вида, в равной пропорции - юноши и девушки, очень часто - парами. «Вот оно, низкопоклонство перед Западом, - подумал я тогда. - Куда катится подрастающее поколение?». Тогда я еще не понимал, что у Пратчетта фэнтезийное содержание - всего лишь приманка, чтобы вложить в голову тинейджеров действительно важные вещи.

С творчеством этого автора я был знаком только по трилогии о коротышках, которая на фоне книг Носова не особенно впечатляет. В «Плоский мир» я даже не заглядывал, увидев, что «сериал» перевалил за 30 томов. О каком качестве можно говорить при такой плодовитости? Но все же для очистки совести я решил заглянуть хотя бы в одну книжку серии, - надо же понять, за что ее так полюбила «эльфийская» молодежь. Если бы я начал это знакомство с первого или второго томика, то наверняка мое мнение осталось бы прежним. Автор как следует «расписался» и нашел себя только к концу первой десятки выпусков. По счастью, я вытащил книгу не из начала, а из середины списка и наткнулся на одну из историй о городской страже Анк-Морпорка. Оказалось, что автор - настоящий певец региональной самобытности и городского гражданского самосознания.

«Постимперский» Анк-Морпорк, описываемый автором, это не просто «город», а настоящий полис, наподобие средневековых городов-государств Италии: Флоренции, Милана, Венеции. Пратчетт не только дал читателю реалистичное описание «механики» городской жизни, с ее гильдиями и корпорациями, но и сумел выхватить из прошлого саму сердцевину «полисности». Он заставляет нас сопереживать муниципальному патриотизму. И подспудно забрасывает нам «крамольную» мысль: «А ведь это здорово, и почему я не могу точно также относиться к своему родному городу?» Это такая мощная прививка локального гражданского самосознания, что во всей остальной мировой литературе просто нет аналогов. Достаточно вырастить хотя бы одно поколение на этих книгах, и Россия станет другой страной. Курс литературы в регионалистской России будет выглядеть примерно так: в младших классах - изучаем Носова, в средних - Пратчетта (можно в оригинале: заодно будет стимул к изучению английского языка).

Ключевой здесь является книга №29 («Ночная стража»), где речь идет о восстании горожан против произвола властей. Удивительным образом, в «легкой» книжке Пратчетту удается избежать ходульности, примитивности, он доносит до читателей всю сложность происходящего. Он показывает, что восстание - это не веселый «перфоманс», что оно бьет в первую очередь по самим же горожанам, ставит их перед множеством невозможных выборов и помимо воли расталкивает по разные стороны баррикад. И тем не менее, есть момент, когда отступать нельзя, когда нужно просто встать и идти на баррикады, наперед зная, что ничего хорошего не получится. Потому что «Это - наш город!», и потому что «Пора вернуть эту землю себе!» Недетская мудрость Пратчетта особенно обнажается в тех фрагментах, где эту дилемму решает старый полицейский служака коммандер Ваймс, который всю свою жизнь посвятил охране Закона. Нам бы побольше таких «ментов»!

Конечно, «Плоский мир» не зациклен на регионализме, там масса обычного фэнтезийного содержания. Но читатель быстро обнаружит, что наибольший накал характерной пратчеттовской «сентиментальной мужественности» приходится как раз на темы «муниципального патриотизма», где героем является сам город, его жители и его замечательная «милиция». Знакомые с этой серией могут вспомнить, в качестве характерного примера, эпизод из книги «Патриот». Испорченный магический органайзер время от времени вторгается в ход повествования и озвучивает главному герою, коммандеру Ваймсу, вести из альтернативной вселенной, где войну с заморской империей не удалось предотвратить, где одна за другой рушатся линии городских укреплений, и один за другим погибают друзья Ваймса из городской стражи, последние защитники города. Надо принять в расчет, что к 21 тому «прирученный» читатель воспринимает всех этих персонажей практически как родных... Приведу этот фрагмент, потому что он как нельзя лучше передает пафос регионалистской фантастики.

            «- ...Дзынъ‑дзынь‑подзынь...  - Голосок Бес-органайзера утратил присущие ему бодрые нотки и звучал теперь сонно, растерянно.

Все головы повернулись на звук.

- ...Семь ноль‑ноль... Организовать работу защитников города на Речных воротах... Семь двадцать пять... Рукопашная на Персиковопирожной улице... Семь сорок восемь восемь восемь... Сбор уцелевших на площади Сатор... Дела На Сегодня: Строить строить строить баррикады...

- О чем эта штуковина говорит?

- Чтоб я знал. Она как будто находится в каком‑то ином мире...

Вдруг Ваймс почувствовал, как о далекие городские стены с рокотом бьются волны событий. Глаза заливал пот. Он и не помнил, когда последний раз спал. Ноги подкашивались. Руки, устав держать тяжелый арбалет, нестерпимо ныли.

- ...Подзынъ... Восемь ноль два, Смерть капрала Задранец... Восемь ноль три... Смерть сержанта Детрита... восемь ноль тритритри и семь секунд секунд... Смерть констебля Посети... восемь ноль три и девятьдевятьдевять секунд... Смерть смерть смерть...

- Говорят, один из ваших предков убил анк‑морпоркского короля, - сказал принц. - Но сам при этом тоже плохо кончил.

Ваймс не слушал.

- ...Смерть констебля Дорфла... восемь ноль три и четырнадцатьдцатьдцать секунд...

Фигура принца, восседающего на троне, словно бы заполнила собой весь мир.

- ...Смерть капитана Моркоу Железобетонссона... пи‑ип...

«А ведь я совершенно случайно здесь очутился, - мелькнуло в голове у Ваймса. - Я ведь вполне мог остаться в Анк‑Морпорке».

Он всегда задавался вопросом, что чувствовал Старина Камнелиц, когда в то морозное утро взял топор и вышел на улицу, так и не удостоившись юридического благословения, ведь король не признал бы суда, даже если бы нашлись присяжные. О чем он думал морозным утром, готовясь опустить топор на то звено, которое, как считают люди, связывает человеческое и божественное?..

- ...Пи‑ип... Дела На Сегодня Сегодня Сегодня: Умереть...

Как будто какие‑то затворы открылись внутри, и кровь в жилах закипела. Нечто подобное ощущаешь, когда закон бессилен, а ты смотришь в лицо насмехающемуся врагу и знаешь, что не сможешь продолжать жить, если не перейдешь эту черту, если не сделаешь мир хоть чуть‑чуть чище...»

Этот небольшой экскурс в Пратчетта демонстрирует, что регионализм в фантастике, конечно же, не сводится к одной лишь описательности местного своеобразия. Помимо эстетики, здесь необходимо затрагивается и этика, и политика. В целом можно выделить три фундаментальных особенности регионалистского искусства:

1) В эстетике - культ локального своеобразия. Описание самобытных особенностей регионов, их непохожести друг на друга, подаваемое в позитивном ключе, как фактор удовольствия.

2) В этике - культ локальной общинности. Идеальные локальные топосы, как правило, либо изначально невелики, либо сотканы из небольших «тусовочных» сообществ. Здесь люди знают друг друга с самого детства, у них особые отношения. Это скорее большая семья, чем «плавильный котел», где атомизированные индивидуумы мимолетно пересекаются сугубо функциональным образом, чтобы тут же разойтись. Жизнь в полисе, как заметил философ Дмитрий Галковский, это, по сути, компания друзей детства, протянувшаяся через всю жизнь:

«В полисе не было жёсткойпрофессиональной дифференциации: "человек Грабли", "человек Лошадь", "человек Турникет". Общение между людьми было глубоко личное, все друг друга знали. Вы ведь со своими друзьями и родственниками не общаетесь как с "журналистом", "врачом", "булочником". Для Вас это Люди. Поэтому в полисе чиновник, купец, актёр, философ или горшечник вполне могли спокойно беседовать друг с другом. В этом и прелесть полисной жизни - в соразмерности полиса отдельному человеку. Несмотря на многие трудности, жизнь в полисе была удивительна легка, интересна и приятна. Это как атолл. РАЙ.

Вспомните, как Вы учились в школе. Часто идтив школу не хотелось, лень было учить уроки. Но в школе были РЕБЯТА, КОЛЛЕКТИВ. Даже не отдельные друзья, а "своё стадо". ...Если одноклассники встречаются через много лет, обычно возникает чувство радости, узнавания. Человек как бы соприкасается со своим детством. Так вот полис это такой класс на всю жизнь. Последнего звонка нет и люди всю жизнь живут рука об руку, но при этом, в отличие от деревни, не так тесно, чтобы надоесть друг другу. И не так тускло - жизнь полиса яркая».

Это аспект полисной жизни, кстати, отлично передан в носовском «Незнайке», что и делает эту книгу действительно гениальной регионалистской утопией.  

3) В политике - культ локального самоопределения. Для регионалиста его земля - это продолжение его собственного дома. Он не гость на ней, а Абориген, Хозяин. Для автора-регионалиста важнейшее человеческое право - это право любого позитивного сообщества контролировать свою среду обитания. Люди, живущие на этой земле, имеют полное право форматировать под свои запросы свою жизненную среду, устанавливать собственные порядки в своем городе и регионе. Обычный читатель, как правило, обращает внимание только на этот аспект регионалистской литературы, когда перед его глазами в открытую развертывается «архетипический сюжет»: борьба за локальную свободу против контроля внешних сил. Здесь все уже очевидно, и даже неискушенный человек легко опознает регионализм и в старом советском фильме «Город Мастеров», и в американском эпосе «Звездные Войны», где регионалистский Альянс борется с унитарной Империей.

Любопытная особенность России состоит в том, что здесь именно Москва пока является рекордсменом в плане хорошей регионалистской фантастики с политико-социальным уклоном. Эта специфическая фантастика весьма часто пишется в пост-апокалиптическом жанре. Яркий пример тому - творчество Дмитрия Глуховского. В книге «Метро 2033» Москва вообще предстает не как регион, а как целый универсум самостоятельных живописных регионов, которые освободила от «сиамской связанности» вовремя проведенная гуманитарная бомбардировка. По-видимому, москвичи, как и другой великий азиатский народ, японцы, утомлены своей скученностью и многолюдностью, поэтому с особым наслаждением предаются мечтам о саморазрушении. Здесь мы видим «эффект маятника»: именно потому, что Москву принудительно сделали центром имперского самосознания, ее коренные жители мечтают уже не просто о «распаде страны», но о распаде самой Москвы на отдельные домосковские деревни.

В Москве регионалистская фантастика дозрела уже до уровня метатекста. Буквально через несколько дней после публикации фрагмента этой статьи в ЖЖ, талантливый московский писатель-фантаст Михаил Харитонов написал целый текст о том, как по его мнению должна выглядеть регионалистская фантастика, и даже привел пародийные фрагменты гипотетических произведений региональных фантастов. Несложно догадаться, что региональные авторы, по мнению москвича, только тем и озабочены, чтобы в бессильной мстительности злопыхать по поводу Москвы и расписывать ее черными красками. Впрочем, автор здесь проявляет вполне здоровый провинциализм, когда люди считают свой город пупом земли и полагают, что все остальные только о них и думают.

На самом деле, та ветвь региональной фантастики, о которой пишет Харитонов, уже давно существует. Фантазию сковать нельзя, и ничто не мешает писателю представить себе альтернативные миры с несколько иной историей российских регионов. В качестве примера можно привести мещерский цикл Сергея Фомичева - историческое фэнтези на тему древностей рязанского края. В отличие от Носова и Пратчетта, Фомичев - открытый «концептуальный» регионалист, он явным образом выразил свои взгляды в специальном послесловии, указав при этом список этнографов и краеведов, сведения которых позволили ему правдоподобно отобразить рязанский XIV век.

Правда, не всегда регионалистскому творчеству удается пробить барьер российских издательств, озабоченных «как бы чего не вышло». Так, замечательный чукотский писатель Сергей Тымнэттыкай не смог опубликовать в России свой веселый текст «Московский автономный округ». Его фрагменты решился разместить на своих страницах только журнал ИNАЧЕ. Автор искусно использует прием «зеркальной иронии», полностью переворачивая исторические отношения московитов и чукчей. Об идее книги дают представление следующие фрагменты:

«- А вот я ещё анекдот вспомнил, - донеслось снизу. - Приехал московит в Анадырь, поселился в гостинице. Ну, ему, типа, говорят: как проголодаетесь, закажите обед по телефону. Ну, день он из номера не выходит, ну два. Открывают двери... А он бегает вокруг телефона и кричит: "Телефона-телефона, а московит кушать хочет!"

Внизу заржали.

...Вынтэнэ стало противно. Она украдкой посмотрела на мужчин. Волосы у них светловатые, а глаза - округлые. Сами ведь помесь с туземцами! Кем были их предки? Волжскими болгарами? Или мордвинами? А может, теми же несчастными московитами? Но эти считают себя чукчами.

Конечно же, чукчами! Гордыми повелителями, народом-духоносцем. Старшими братьями всех остальных - коряков, якутов, московитов...

Хотя, какие они московитам братья?

Почему она, Вынтэнэ, не задирает носа? Ведь могла бы! А что, коренная анадырчанка, чистокровная чукча. И волосы у неё, между прочим, иссиня-чёрные. И глаза безупречно узкие. Прямо таки "высшая раса". Хоть позируй для плакатов Чукотского национального единства...

Вынтэнэ вжалась в верхнюю полку. Хотелось сказать им что-нибудь резкое. Хотя зачем? Всё равно они не поймут. Где им знать, что до 1641 года московиты считались искусными воинами? Что их боялись не только соседние народы, но даже коряки и юкагиры? Да что там! Даже чукчам не сразу удалось их усмирить...

За Владимиром почувствовалась близость Московии. За окнами появились первые коровьи стада. Коровы паслись, словно обычные олени. Словно на картинках в детской книжке про Европу!

...Вынтэнэ зачаровывали пейзажи крайней Чукотки. Все эти рощи экзотических деревьев, луга, покрытые невиданными цветами, неестественно тёплые реки...

Интересно, как выглядели эти места триста лет назад? Должно быть, непролазный лес. С волками, медведями, рысями... А среди берёз неслышно крались охотники-московиты. За спиной - примитивный мушкетик, а в руках - заточенная алебарда. Ею охотник надрезает кору и на землю проливается чистый, словно слеза, берёзовый сок. Московит припадает к разрезу ртом и пьёт.

Именно берёзовым соком восстанавливали московиты мужскую силу. "Где же я это читала?" - подумала Вынтэнэ. Кажется, в свидетельствах первопроходцев. Они ещё застали древние обычаи туземцев.

Страшно подумать, что сделали чукчи с этим первозданным краем! Леса вырублены под корень, реки загрязнены промышленными отходами...

А туземцы, былые хозяева этих мест? Согнаны и ассимилированы. Забыты традиции предков, забыты народные промыслы. Даже московский язык вытеснен из обихода - всюду слышен один лишь чукотский.

Иногда Вынтэнэ становится стыдно. Стыдно за страну, за соотечественников... Предки Вынтэнэ были воинами. Они лично участвовали в усмирении Москвы и Казани. Нападали на туземные стойбища, угоняли скот, убивали мужчин, насиловали женщин... Теперь об этом стараются забыть. В школьных учебниках пишут, будто Москва добровольно вошла в состав Чукотки. И дети верят. Ибо трудно представить, чтобы смешной неуклюжий московит - персонаж анекдотов - мог или захотел противостоять чукчам. Он ведь только и умеет, что повторять: "Моя знай, наш столица - Анадырь! Моя хотеть многа учиться, чтоб быть, как чукча!"»

Этот пример наглядно показывает, что писатели-регионалисты умеют доносить свои мысли до читателя гораздо тоньше и ироничнее, чем это кажется Харитонову, для которого все регионалы - это «недалекие чукчи», прыгающие вокруг телефона. А впрочем, нужно поблагодарить автора за хорошую бизнес-идею: придать регионалистской альтернативно-исторической фантастике достойную организационно-коммерческую форму и поставить это дело на поток. Это может стать весьма важным катализатором для роста регионального самосознания.

Показательно, что сам Харитонов последовательно избегает в своем творчестве малейших следов регионализма. Никаких по-камероновски разукрашенных далеких миров вы у него не найдете. С похвальной настойчивостью его книги вращаются вокруг таких субстанций, как Кал, Кровища и Происки Спецслужб. Если автор и позволяет себе какие-то «фантастические отступления» от «Правды Жизни», то только в том аспекте, что «кровавая гэбня» ломает кости Штирлицам не на реальной Земной Лубянке, а на Космических Лубянках или на Лубянках из Альтернативных Миров. Если «региональные особенности» и описываются по необходимости, то только в негативном ключе, в стиле: «Здесь живет мразь, а там - мразь еще более гадостная». Так выглядит фантастика, из которой полностью вычищен регионализм. Творчество Харитонова «от противного» дает понять, что регионализм в фантастике - это не нечто случайное и привходящее, а животворящая сердцевина жанра. Убери регионализм - и останется только скучное «мочилово», хоррор, садо-мазо, бесконечная сага о Штирлице или (в лучшем случае) наивное описание технических новинок.

Ради справедливости следует заметить, что большинство писателей-москвичей смотрят на мир совершенно иначе. Известно, например, что самые лучшие произведения, посвященные таежной природе Русского Севера, написал не кто иной, как коренной москвич Анатолий Онегов. Так же и в жанре фантастики: самое впечатляющее произведение, где обыгрываются темы сибирского областничества, принадлежат перу московского фантаста Александра Громова.

Именно Громов в свое время предсказал печальный итог путинской России в романах «Год Лемминга» и «Мягкая посадка», где страна, под управлением некоей секты силовиков, в конечном итоге стала жертвой нахлынувших дегенеративных орд. Громову (в соавторстве с Владимиром Васильевым) принадлежит и пафосное регионалистское произведение «Антарктида-online», где исследователи-полярники решают основать на шестом континенте собственную независимую страну. Метафора прозрачна: с точки зрения развития региональных идентичностей, Россия, после столетий унитарного обезличивания ( «замораживания» ), как раз и представляет собой огромную «белую пустыню», где приходится не столько восстанавливать региональные особенности, сколько основывать их с чистого листа, по методике Чарльза Лэндри ( «Креативный город» ).

В новом романе автора, «Ребус-фактор», речь идет об отношениях Земли и одной из ее аграрно-сырьевых колоний. Если заменить в тексте романа «Землю» - на Москву, а «Твердь» (имя планеты) - на Сибирь, то станет ясно, что автор просидел не один час на сибирских форумах и детально изучил полемику сибиряков против Москвы и москвичей. Хотя Твердь - это жаркая тропическая планета, но и в «твердом» характере ее жителей, и в ландшафте (огромные неосвоенные лесные просторы) мы узнаем именно Сибирь. «Москвичи» выкачивают ресурсы, искусственно тормозят развитие «Сибири», поставляют туда только устаревшую технику позапрошлого века. И при этом они считают себя благодетелями, а на «сибиряков» смотрят свысока. Они активно вывозят в колонию свой «человеческий мусор», а обратного хода нет: назад в «Москву» жителей «Сибири» не пускают, только самые богатые могут оплатить туристическую поездку.

Ирония автора заходит еще дальше, и столицу колониальной Тверди-Сибири он называет «Новым Пекином», как бы намекая на будущее Сибири при нынешнем развитии событий. Есть в тексте и более «толстые» намеки. Одним из инициаторов борьбы за независимость является корпорация со странным названием «Залесский Инжиниринг», а возглавляют ее некие «Залесские» (духовные наследники Широпаева?). Можно найти также сибирско-украинские аллюзии. Основная часть действия происходит в городе Степнянске, который основали выходцы из Украины (точнее, из некоей степной страны, где жители традиционно имеют склонность к пению).

Итак, получив поддержку от более продвинутой ранее освободившейся колонии (Украина? США?), «сибиряки» объявляют независимость и, после долгой и трудной партизанской войны, вышвыривают федеральные силы со своей земли. В итоге отношения «Сибири» с метрополией становятся сугубо формальными, она добивается политической автономии. Однако в силу исходной технической отсталости, а также разрухи, которую произвела война, экономически «Сибирь» на долгие годы обречена оставаться сырьевым придатком своего могущественного союзника «США». Роман заканчивается размышлениями главного героя на тему «А стоила ли овчинка выделки?»

Тут то, казалось бы, и подвох: автор, коренной москвич, как бы убеждает сибиряков, что смысла бороться за автономию нет. Но Громов - это вполне честный автор социальной фантастики, он такой дешевой пропагандой не занимается. В итоге герой все-таки приходит к выводу, что в условиях тех отношений, которые были навязаны «Сибири» «Москвой», путь борьбы за независимость - неизбежен, и каждый успех на этом пути облегчает следующий. То, что не доделано в течение первого шага, будет достигнуто на одном из следующих шагов.

Подчеркнем, что москвич Громов отнюдь не является «обиженным провинциальным неудачником», который таким образом «мстит за судьбу» далекой успешной столице. Вполне «коммерческий» и отнюдь не маргинальный автор, один из лучших в России, пишет откровенную книгу в поддержку борьбы за равноправие регионов. Он честно показывает, что политика подавления и ограбления регионов неизбежно приведет к разделению страны. Он не сторонник распада страны, и из контекста видно, что его собственные симпатии на стороне не вражды, а дружбы и равноправия регионов.

Точно также и у других писателей-регионалистов движущей силой творчества является отнюдь не мстительный «рессентимент», даже если там каким-то образом замешана «нехорошая Москва» или ее фантастический прообраз. Вернемся к мещерскому циклу Сергея Фомичева, где Москва выступает противником вольных рязанцев, насылая на них «Серую Орду». Даже поверхностное знакомство с этой книгой позволяет понять: цель автора вовсе не «разжигание ненависти к Москве», а «толкиенизация» и «эльфизация» собственных рязанских древностей. Автор таким образом хочет привить читателю вкус к изучению рязанской истории, расцветить образ Рязани всеми красками. Не случайно, что в роли врага выступает некая «Серая Орда», уже по названию ‑ сила, которая хочет сделать все пространство России серым, скучным и однотипно-однотонным. Именно эта «Серая Орда», «воля к однообразию», а не Москва как город, и составляет «образ врага» для всех художников-регионалистов.

Есть два мира. Один - где правит серая унитарность, где люди-зомби обращаются за письменным разрешением в Кремль для каждого похода в сортир, где что-то красочное можно увидеть только по телевизору и «не про нас». Другой - где люди устанавливают на своей земле собственные правила, любят свой город, стараются сделать жизнь в нем как можно более красочной и интересной, а при случае - не боятся и пофантазировать на его счет. Цель регионализма в искусстве и особенно в фантастике - привить вкус к такому вот «разукрашиванию» своей земли, к тому, чтобы видеть в ней не просто «место жительства и экономической деятельности», а самостоятельный, самобытный и самоценный мир. Не случайно, первый на Руси образчик регионалистской фантастики принадлежал неизвестному автору XIII века, который, на пепелище азиатского нашествия, когда все вокруг было поругано, сожжено и затоптано, пытался вернуть себе и своим современникам память о Русской Земле как о «цветущем многообразии»:

«О, свѣтло свѣтлая и украсно украшена, земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными звѣрьми, различными птицами, бещислеными городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руская...»