Татьяна Щербина
20, 10 и 1 год перемен

Сразу после тяжкого вздоха «не дай нам Бог жить в эпоху перемен», начинает лихорадить: «перемен, мы ждем перемен!». Невыносимое - это «каждый день одно и то же». И школьники ждут-не дождутся переменок, и взрослые во времена застоя - отсутствия перемен – меняли мужей/жен, интриговали, пили-опохмелялись, искали блат, стояли в очередях, на худой конец, переставляли мебель в квартире. Мечтали об изобилии и Западе и кляли совок. Всё получили - клянут потреблядство и западных хозяев: давай, мол, обратно в совок. Глупо же в кризис, финансовый и моральный, требовать продолжения банкета. Но вечные российские мечты о будущем: чтоб по-честному, без коррупции-казнокрадства, ну и чтоб не убивали – выветрились начисто. Перемена этого года в том, что все поняли, какой Россия не может быть.

На моей памяти, в том самом застое, страна была не явственно криминальной, как теперь, а полу-, и казалось это полу- сладким: романтика блатных песен – «ты зашухерила всю нашу малину», доблесть скоммунизживания всего, что можно (государственное-ничейное как не приватизировать!), а о том, что у Брежнева коллекция дорогих авто, что золото партии хранится в швейцарских банках, что дети членов Политбюро учатся или обретаются где-то на Западе – сплетничали на кухнях, не обращая внимания на «неустанную заботу партии и правительства о трудовом народе» в телевизоре. Ну да и сейчас так, однако агитпроп стал регулярно менять стилистику, а многим достаточно словесных перемен. Поговорили чуток об отсталости, потом о «вставании с колен», теперь вот о модернизации.

Помню, рассказывали друзья в ГИТИСе, что внучка Брежнева Виктория прилетала в Москву на своем самолете к очередному экзамену. Отмечали ее скромность и честность, что она сразу просила «тройку», понимая, что ни один педагог не решится поставить меньше пятерки. Зачем-то ей нужен был диплом. А когда я поступала в МГУ, внучатый племянник все того же Брежнева - так он представлялся, по крайней мере, - поступавший на соседний факультет (экономический, естественно), стал меня охмурять – и чем же? «Я сюда поступлю, потом уеду учиться в Канаду, возьму тебя с собой. А то так и будешь тут…». В общем, скрывалось всё то же, только сегодня гриф «секретно» касается нескольких персоналий, а тогда действовал «моральный кодекс строителя коммунизма», то есть можно было все что угодно, но не публично. И если в последние десять лет нам – проживающим на территории – всего прибавили (впрочем, наш процент от продажи углеводородов, возможно, остался тем же), то себе – без счету. Были такие же словесные кампании: «экономика должна быть экономной», «борьба за качество». Появился и «знак качества»: на печенье «Юбилейное», помнится, и на каких-то латвийского производства носках. Естественно, всё это со знаком было дефицитом, в «заказах» к праздникам и выборам. Сейчас вовсе никакого дефицита, иномарки (вот же уродливое слово, даже не представишь себе, чтоб во Франции про немецкие или японские машины говорили «иномарки») были у единиц, теперь у большинства. Старые, но всё лучше «Жигулей». Новых тоже полно, кому позволяют средства. Одежда, обувь, да чуть не всё дороже, чем на вновь проклятом Западе (в совке тоже можно было достать у фарцовщиков, втридорога по отношению к западным ценам). И тот же парадокс: «денег ни у кого нет, но у всех всё есть». Деньги, конечно, у людей водятся, но и тогда были: цеховики, фарца, книжные спекулянты, антикварщики, ксероксники, бомбилы, все, кто сидел на взяткоемких местах, кто получал «на лапу», «в карман» – были очень даже небедными людьми. Просто «права не имели» на дорогие машины, впрочем, помню, однажды знакомые валютчицы, взявшие меня с собой отовариваться в Елисеевском с черного хода, познакомили с подъехавшим туда же авторемонтником – одет он был как голливудская звезда (в тогдашнем представлении: на нем был светлый перламутровый кожаный костюм), а машина у него была – кабриолет, в марках я тогда не разбиралась, помню только, что была она шикарно-неземная, и был это 1979 год. Как мы (по крайней мере, в Москве) ухитряемся получать намного меньше, чем на Западе, покупать всё дороже и жить, как живут там – загадка. И волшебные эти слова вернулись: там, они. В зависимости от контекста значит либо «за границей», либо в Кремле. «Социалистическая демократия» поменялась на «суверенную» - в общем, 20 лет перемен, граница которых отсчитывается от падения Берлинской стены, принесли разочарование.

Одним – потому что стало то же, что и было. Не в материальном аспекте - в моральном, в духе разложения, в отсутствии доверия к власти, жестком противостоянии междусобойчиков, «элит» и «быдла» (тогда говорили: «элиты» и «народа»), коренных и лимитчиков, русских и нацменов, русских и евреев, почвенников и западников. Теперь зовущихся понаехавшими, черными, патриотами и пятой колонной.

Другим – потому что теперь им кажется, что Советский Союз (где самым страшным преступлением было «предать» или «продать» родину») звучит гордо по сравнению с «продажной Рашкой», где понятие предавать перестало быть понятным. Есть еще молодежь, постсоветского рождения, для которой СССР – затонувшая и вожделенная Атлантида. Стабильность, порядок – заклинал Путин, и всех это радовало, успокаивало после «лихих 90-х» (будто сейчас менее лихие, от лихоимства до лихих убийств). И это еще один юбилей-2009, десятилетие других перемен, путинских. Про них тяжело. Хотя бы потому, что перечисление всех преступлений – в том числе неслыханных, нетерпимых (но стерпели же), начиная прямо с сентября 1999-го, заняло бы не одну страницу. И потому, что предъявлять обвинения некому, ни у кого нет – советский термин – «допуска». Но одним словом, это были большие перемены по сравнению с состоянием счастливых кур и веселых петухов, как пишут на упаковках дорогих яиц, они же дорогие россияне, по сравнению с простором, открывшимся, когда «скот» (советский вариант «быдла») выпустили из загонов, клеток, стойл, нор, берлог и темниц.

Нескончаемая череда ужасов с грифом «секретно» и демонстративный цинизм-прагматизм постепенно привели общество в состояние бесчувствия. Когда тонула подлодка «Курск» – казалось бы, что за дело было нам до военных моряков? А люди просиживали у телевизоров, переживали, как за близких, требовали к ответу начальников, включая Путина. Норд-Ост, Беслан, отравления (Щекочихин, Литвиненко), расстрелы, аресты, отъем бизнеса, аферы с участием крупных госчиновников, бесконечно и все более беззастенчиво – население поняло, наконец, что оно не имеет доступа к информации, потому ни в чем не разбирается, спрашивать не с кого, власть бесконтрольна и безнаказанна, самому же лучше заниматься «своими делами», «равноудаленными» от каких бы то ни было больших денег и секретов. И именно в 2009 году Россия этих десяти лет обрела отчетливую конфигурацию. До того устрашающую, что президент Медведев стал ближе к концу года выступать не с победными реляциями, что одних замочим, другим отрежем, третьим от мертвого осла уши, а заговорил о модернизации, о том, что прогнило что-то в датском королевстве… Отказался от приблатненного хамства («путинский стиль», подхваченный широко, включая противников Путина). Это, опять же, речевая перемена. Дела идут в том же русле, что за минувшее десятилетие. Взять хоть ускоренно сгноенного в тюрьме С.Магнитского – для широкой публики ужасы стали поднадоевшим сериалом, каждый день одно и то же. Психика выбрала состояние роботов или кидалтов. Да произойди сегодня эта история с «Курском», не Путин (что в 2000-м шокировало), а все как один россияне пожали бы плечами на вопрос, что случилось с подлодкой – «Она утонула». И кто его знает, может, с тех пор еще пару подлодок утонуло – за всем не уследишь.

Когда слышишь хамский наезд Жириновского на Лужкова, понимаешь, что заказ: мэра решено убрать. Сторонняя публика смотрит на это, как и на остальные «конфликты»: криминальные авторитеты делят капиталы и сферы влияния. Япончик, Калманович, менты, партии, госчиновники – одно поле, никакой берлинской стеной или хоть теннисной сеткой не разделенное. Да и что нам-то, у которых осталось одно - право голоса вопиющего в пустыне! Мы же еще помним, как кого-то выбирали, а может (думаем теперь) никогда никого и не выбирали, нами манипулировали, сперва одним способом, потом другим. Иными словами, пошли они все. Но они, которые они, неизбежно превращаются практически во всех – пошли и они все.

Кто виноват? Формально - Путин, поскольку объявил о вертикали, которую возглавил, взяв на себя ответственность за всё, стало быть, с него и спрос. Но фактически виновата история. И это, пожалуй, одно из прозрений года, породивших чувство, что она вся такая, российская история, одно и то же, но с резкими перепадами, и потому либо ты ее принимаешь, какая есть, либо не принимаешь. Надеяться на чудесные превращения, которыми изобилуют русские сказки, перестали. Сказки себя изжили, внезапно и массово. Перемены в России – это чередование открытого криминализма с закрытым, и в этом году споры велись о том, какой из них лучше, и зазорно или нет участвовать в чем бы то ни было, или даже высказывать суждения. Потому что твое искреннее мнение считывается инструментом работы на или против кого-то. И действительно, частенько так оно и используется. И действует эта модель не только в отношении политики, политикой стало всё: скажешь, что несогласен с Пупкиным, – ясен пень, работаешь на его конкурентов, потому что всякий пупкин в этом году осознал: кто не с нами, тот против нас.

04 декабря 2009, 11:15