Или пара слов, о чем же собственно писал "наше всё".

---

ОСЕЛ И МУЖИК

Мужик на лето в огород
Наняв Осла, приставил
Ворон и воробьев гонять нахальный род.
Осел был самых честных правил:
Ни с хищностью, ни с кражей незнаком:
Не поживился он хозяйским ни листком,
И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку;
Но Мужику барыш был с огорода плох.
Осел, гоняя птиц, со всех ослиных ног,
10По всем грядам и вдоль и поперёг,
Такую поднял скачку,
Что в огороде всё примял и притоптал.
Увидя тут, что труд его пропал,
Крестьянин на спине ослиной
Убыток выместил дубиной.
«И ништо!» все кричат: «скотине поделом!
С его ль умом
За это дело браться?»


А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться;
20Он, точно, виноват (с ним сделан и расчет),
Но, кажется, не прав и тот,
Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

Воспроизводится по изданию: И.А. Крылов. Полное собрание сочинений в 3 т. М.: ГИХЛ, 1946. Т. 3.
[www.rvb.ru]

---

Когда мне впервые задали этот вопрос, я растерялся, как врач перед неизвестной болезнью.

— Скажите: ведь "уважать себя заставил" — это значит умер?"'

То есть как это — умер?! Герой, которому принадлежат эти слова, недоволен тем, что придется "с больным сидеть и день и ночь" и т.д.,— кажется, ясно...

Но — умудрялись спорить, и это продолжается по сию пору. Со временем вопрос — он всегда исходит от актеров, чтецов и даже режиссеров — приобрел характер эпидемии, и я перестал удивляться. Со временем же понял, что, при всей нелепости, возникновение вопроса не случайно. Актерский и чтецкий взгляд очень пристален к деталям, частностям — порой невпопад, за счет внимания к вещам более важным и даже основным; и все же в своеобразной зоркости ему не откажешь. И вот этот въедливый взгляд обнаружил в первой строфе романа странность: если дядя — человек "самых честных правил", то есть таково его всегдашнее свойство, то почему далее говорится, что он "уважать себя заставил" ? У кого-кого, но у Пушкина таких пустых тавтологий быть не может... Нет ли тут, в таком случае, другого, переносного смысла? Приказал долго жить, уважать себя заставил...

"Трактовка" дикая — но тавтология-то подмечена верно.

Дотянув за эту ниточку, мы обнаружим в первой строфе — точнее, в первых ее строках — целый клубок странностей.

Однажды, разговаривая с учителями, я предложил им для оценки такую фразу:

"Петр Первый, основатель Петербурга, когда стоял на берегу Невы, он решил построить северную столицу".

Большинство присутствовавших оценило синтаксис на двойку.

Тогда я сказал, что придуманная мною фраза есть — за вычетом несущественных деталей — синтаксическая калька первых строк первой строфы Первой главы "Евгения Онегина".

"Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил..."

В самом деле — отставим на некоторое время в сторону пиетет перед пушкинским текстом и вглядимся.

Неуклюжая и необъяснимая инверсия "Мой дядя... когда" вместо "когда мой дядя" (понятно, что трудностей версификации для Пушкина не существовало) делает лишним, тяжело провисающим второе подлежащее "он", отнесенное к тому же лицу.

Дальше — уже названная тавтология: "самых честных правил" — "уважать себя заставил"; что-то тут и в самом деле лишнее. Ссылка на иронию, заключенную в намеке на крыловское "Осел был самых честных правил"! ("Мужик и Осел"), не делает построение лучше; а ведь Пушкин никакому красному словцу не пожертвует чистотой и правильностью слога.

Странно звучит и обстоятельство времени "когда": оно было бы понятно; если бы герой вспоминал о событии прошлом, пусть и недавнем,—' но перед нами вовсе не воспоминание, а реакция на только что полученное известие (Прочтя печальное посланье, Евгений тотчас на свиданье Стремглав..."): в таких случаях событие представляется нам происшедшим как бы сейчас — и "когда" здесь явно неуместно.

Еще недоумение. Устами героя нам сообщается, что некий его родственник — человек, во-первых, чрезвычайно порядочный, а во-вторых, глуп как сивый мерин, то бишь Осел из басни; и это возвещается в первых же строках романа, словно его сюжет тесно связан с этим родственником и потому для начала романа ничего важнее быть не может. Но ведь роман про другое — так отчего такая честь?

Нелепостей так много, что они ввели в заблуждение даже И.С.Тургенева, который — об этом говорит В.Набоков в своем комментарии к Первой главе — в прозаическом переводе романа на французский (совместно с Виардо, 1863) сочинил следующее: "Когда мой дядя серьезно заболел, он стал придерживаться более нравственных правил" (Des qu'il tombe seriesement malade, mon oncle professe les principes les plus moraux").

Одним словом — или Пушкин построил первую фразу романа, мягко говоря, не совсем удачно, или — или мы ее неверно читаем и понимаем.

Есть, однако, издание, не дающее повода ни для одного из перечисленных недоумений,— Первая глава романа, вышедшая, как известно, в 1825 году. Там есть деталь, ставящая все на свои места.
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог;
Он уважать себя заставил...
Как видим, после слова "занемог" — точка с запятой. Это значит, что две первые строки есть законченная фраза, содержащая определенное утверждение.

В этой фразе "когда" имеет смысл вовсе не времени, а условия: "...самых честных правил в том случае, когда", "в том случае, если" или просто "если" ("коли"). Такое значение "когда" — у Пушкина на каждом шагу: "Когда б надежду я имела...", "Когда б вы знали, как ужасно...", "Когда Борис хитрить не перестанет, Давай народ искусно волновать", "Когда помилует нас Бог, Когда не буду я повешен..." и т.д. Перечень примеров в "Словаре языка Пушкина" внушителен — но "Когда не в шутку занемог" отсутствует.

Чтобы убедиться, что это ошибка составителей, обратимся к черновому варианту первых строк романа.
Мой дядя самых честных правил
Он лучше выдумать не мог
Он уважать себя заставил
Когда не в шутку занемог.
Феерическое введение в роман ! Читателя словно в мчащийся поезд (то бишь "ямскую карету"), вталкивают на ходу; словно кипятком, обдают подлинностью непосредственной эмоции: Мой дядя — самых честных правил! Он лучше выдумать не мог ! Почти вскрик восторга — изумленного, но и иронического (намек на крыловского Осла), по случаю в высшей степени приятного сюрприза — некоего чрезвычайно благородного и к тому же необыкновенно остроумного поступка человека, от которого ничего благородного и остроумного ожидать было, по мнению героя, нельзя. Эмоциональные оценки героя, темперамент всего "введения" тем для нас ярче, что читатель пока еще не в курсе дела, — перед ним маленькая интрига текста. Дальше она стремительно себя разоблачает: третья и четвертая строки повторяют — соблюдая строгий параллелизм первой и второй строкам — точно то же самое, но уже на языке не эмоций, а логики, а именно: дядя не вообще, не всегда "самых честных правил" — он оказался таким, оказался способен на достойный "уважения" поступок, и "выдумал" он не что-нибудь, а — не в шутку (то есть смертельно) заболеть.

Таким образом, структура чернового начала (реакция одного человека на возможность близкой смерти другого) жестка до беспощадности; говоря словами Баратынского, тут "правда без покрова" — человек представлен в своем голом эгоизме.

Такая жесткость — не в правилах Пушкина, он не любит разоблачать и обличать своих героев, тыча пальцем; набросав контур, он затем растушевывает, или затушевывает, "заметает" слишком глубокие тени, слишком жирные линии. Так и здесь: набросав первые строки, он тут же затуманивает этот рисунок, ход мысли словно смягчается рессорами — строки переставляются в том порядке, что нам известен, и тогда уходит откровенно восторженная интонация, реакция героя на болезнь родственника становится более медитативной ("Так мыслил молодой повеса" — черн.).

Так обнаруживаются синтаксически и семантически бесспорные основания для точки с запятой после "занемог" — знака, закрепляющего смысл: мой дядя — человек самых честных правил в том случае, если он занемог смертельно; только этим он заставил себя уважать — и лучше выдумать не мог.

Не знаю, было ли известно В.Набокову первое издание Первой главы романа, видел ли он точку с запятой. Во всяком случае, интонацию он почувствовал верно — в его прозаическом переводе после первой строки стоит двоеточие:

"My uncle has most honest principles: when taken ill in car-nest, he has made one respect him"
(Мой дядя самых честных правил:
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил...).
Набоковское двоеточие представляет опасную болезнь дяди поступком поистине честного человека; это именно тот смысл, который Пушкиным изначально и подразумевается в размышлениях Онегина.

Одним словом, построение первых строк романа на самом деле синтаксически безукоризненно, нет в нем также тавтологий и иных странностей, о которых шла речь выше. Вот только значат эти строки совсем не то, что мы привыкли думать: в них характеризуется вовсе не дядя, а племянник; точнее, в них представлено отношение заглавного героя к родственнику; их предмет — не сама особа этого родственника и ее "правила", а глубочайшее безразличие заглавного героя к этой особе, вообще — к другому человеку, смешанное с легким презрением (цитата из басни), которое теперь сменяется готовностью лицемерить, идти, "денег ради, На вздохи, скуку и обман". И смысловой "повтор": "Самых честных правил" — "уважать себя заставил",— вовсе не тавтология; его функции многообразны: это и раскрытие, и усиление выраженных в первых строках чувств удовлетворения и одновременно иронии, эти честное — но не без юмора — сознание героем своего цинизма; это, наконец, толчок к рекомендации остальным "родным": "...И лучше выдумать не мог. Его пример другим наука",— не худо, чтобы и "другие" заслужили "уважение", последовав дядину примеру.

Из всего этого следует, что "другие" люди вообще существуют для героя не сами по себе, а только в отношении к нему, к его интересу. Сами же по себе они не более чем "ряд докучных привидений" (гл. VIII), "двуногих тварей миллионы" (гл. II), вроде пресловутого Осла. Оказывается, знаменитый пассаж о том, что для "нас", глядящих "в Наполеоны", миллионы "других" — "орудие одно" и что "нам чувство дико и смешно" (ср.: "Печально подносить лекарство, Вздыхать..." и пр.),— это место есть, в сущности, философическая вариация на тему первых строк романа, являющихся своего рода визитной карточкой героя — да, пожалуй, и диагнозом его нравственного "недуга".

В самом деле, стоит проследить поведение Онегина на протяжении всего сюжета, вплоть до последней главы, и мы увидим, сколь последовательно его отношение к "другим" как прежде всего объектам его, Онегина, оценок, интересов, хотений, настроений и даже рефлексов. И только в финале романа соотношение между героем и "другим" меняется: Онегин видит в Татьяне лишь объект своей страсти, но Татьяна оказывается субъектом,— именно поэтому ее ответ ("Я вас люблю... Но...") оказался так ошеломляюще неожидан для Онегина, прозвучав словно из другого пространства и поразив героя "как громом".

...и т.д.

[speakrus.ru]

...Параллельно шла жизнь языка. Он менялся, речь тоже, письменный язык обретал новые законы и обыкновения, пунктуация нормировалась, ее правила заучивались со школьной скамьи. Изменялось словоупотребление: одни слова вовсе исчезали, другие меняли, расширяли, сужали свое значение. Так, например, "ничтожество" ("Ничтожество меня за гробом ожидает") и "жалкий" ("Да, жалок тот, в ком совесть нечиста") потеряли тот смысл небытия и достойного жалости, какой они имели у Пушкина, и оставили себе лишь одиозное значение; а "когда" сжалось до указания на время. "Игра", которую позволил себе автор романа, утратила смысл. И запятая, поставленная там, где читателю сегодня дозарезу необходимы точка с запятой, заставляющие читать "когда" как "если",— эта запятая породила в наше время фантомный синтаксис, который затемнил, запутал, исказил начало романа, столь важное для его понимания.

И все — абсолютно все: папы, мамы, бабушки, дедушки, дети, внуки, актеры, чтецы, режиссеры, переводчики на другие языки и даже исследователи Пушкина,— дружно понесли околесицу о дяде высоких нравственных качеств, наконец-то заставившем себя уважать, или принялись искать другого, фантастического смысла. Единственная, насколько мне известно, печатная попытка указать на это недоразумение (А.Югов. Правильно ли мы читаем 1 строфу "Евгения Онегина"? // Доклады и сообщения Института языкознания АН СССР, 1957, № 6.) осталась без последствий.

Исходя из выше сказанного, из анализа черновых строк начала романа, проясняющих авторский замысел, из того факта, что уже при жизни Пушкина существовало два варианта пунктуации первых строк; исходя из современной языковой ситуации, из требований синтаксиса, из требований здравого смысла наконец,— надо восстановить пунктуацию первого издания Первой главы как не только приемлемую и не противоречащую авторской мысли о герое, не только полностью согласную с нормами русского языка и в пушкинское, и в наше время, но и единственно могущую, в современных условиях, верно передать смысл первых строк величайшей русской книги.

Однако академическая традиция, как мне уже приходилось убеждаться, и слышать об этом не хочет. Мол, в остальных прижизненных изданиях на месте точки с запятой стоит запятая, и автор ее не трогал; вот если бы точка с запятой стояли в последнем прижизненном издании — тогда другое дело, тогда можно. А так — нельзя: правило.

И здравый смысл отступает перед правилом. Как говорили римляне: pereat mundus, fiat justitia — пусть погибнет мир, но свершится правосудие...

(C) В.С.НЕПОМНЯЩИЙ, 2000