ЯРМАРКА БЕССЛАВИЯ


Некоторые наивные люди — и я в их числе — ждали, что кризис заставит страну вернуться к так называемой серьезной культуре. Ведь попса стоит денег и в суровых условиях малобюджетья не выживает; телевидение — главный наш отравитель — зависит от рекламы, а этот рынок рухнул; в серьезных катаклизмах вроде войны человеку необходимы серьезные же утешения, взаимодействующие с тайными струнами его души, а не со всякими поверхностными страстишками. Все эти аргументы выглядели очень убедительно, и ни один из них не сработал. Серьезной культуры в России было мало, а стало еще меньше. Она по-прежнему не востребована. Последняя весенняя выставка «Книги России» подтвердила это еще раз. На ней не было ни одного серьезного книжного события, а многие издатели — в особенности небогатые и не очень крупные — от участия в ней вообще отказались, потому что цена за место взлетела до небес.

Дело, собственно, даже не в том, что профессия писателя давно исчезла и литература отдана на откуп дилетантам. У нас, граждане, случился такой интересный зигзаг литературного процесса: книгу теперь покупают, только если она написана неписателем. Если ее сочинил, допустим, политик Ющенко, фигурист Плющенко, хоккеист Клющенко, фельдшер Соплющенко или почетный чекист Давлющенко. Писателю на этом рынке нечего делать — он ничем не доказал своего права писать, учить нас тут. Писатель — тот, кого показывают, у кого много денег и он может нас этому научить. В общем, мне колоссально повезло, что я начал печататься в девяностых. Сегодняшнему молодому автору, если он не участник «Фабрики звезд», я могу только посочувствовать — и то неискренне: может, ему еще и повезло, что он избежал литературной карьеры.

Разумеется, эти суррогаты, написанные литредакторами при незначительном участии главных фигурантов, ничего не дают ни уму, ни сердцу и заслуживают урны — иногда после прочтения, иногда в процессе, а часто — и до. Но ничего другого мы в ближайшее время не дождемся, потому что безнадежно уступили то самое поле, на котором так долго и так победительно выигрывали. У нас многое было на любителя, но в литературе — что в досоветский, что в советский период — мы делали всех. Сегодня нас сделали не только американцы с европейцами, но и латиноамериканцы с китайцами, а скоро будут делать африканцы. Мы страна без идентичности, а значит, без литературы.

У нас слишком долго все объясняли материальными резонами, тогда как деньги притекают туда, где есть смыслы. У нас три четверти, если не девять десятых населения работают ради зарплаты, а не ради интереса к профессии. Отсюда количество профессий, к которым по определению нельзя испытывать живой интерес: бухгалтеры, клерки, офисная обслуга, рекламщики. Словом, не-творцы. Не-создатели новых сущностей. Они доминируют сегодня и в литературе, и в этом нет решительно ничего хорошего. Книгу у нас пишут и издают исключительно для того, чтобы ее купили. Очень быстро выясняется, что с этой книгой можно сделать что угодно — купить, продать, выбросить, подложить под шатающийся шкаф, подтереться, — но читать ее нельзя и незачем.

Русская литература ужасно облажалась, и в кризис это стало особенно видно. Никто не обращается к ней за ответом на серьезные вопросы, никто не ищет рецептов и утешений. И происходит это не потому, что кризис так серьезен, а жизнь так быстра: нет, во время Великой Отечественной все было гораздо, несопоставимо страшнее, а люди читали «Войну и мир» и находили в эпопее почти столетней давности ответ и опору. Лидия Гинзбург вспоминала: в блокадном Ленинграде читали, пока дышали. Почему вышло так, что литература утратила всякую связь с читателем, а он — всякую потребность в ней? Почему сегодня никакой Толстой, никакой Достоевский никого не утешат?

Да очень просто. Они доказали свое бессилие. Бессилие это, между прочим, вовсе не было очевидно в кошмарном ХХ веке, когда строились империи, лютовали Гитлер, Сталин, Мао: почему-то Гитлер не отменил Толстого, а Ленин — Достоевского, и в советском, и в китайском аду классика продолжала делать свое дело — спасать души. А сегодня, в довольно паршивые времена, когда только бы и подзарядиться мощью и юмором от Гоголя или Чехова, вдруг оказывается, что мы их уже не слышим. Литература оказывается бессильна не тогда, когда вокруг происходит ужасное (в том или ином виде оно происходит всегда), а тогда, когда оказывается, что без нее МОЖНО.

Роль литературы в России всегда была исключительной — Толстой колебал трон царя, а наоборот не получалось. Но главный порок России сегодняшней — то, что в ней можно сказать и написать что угодно — и без всяких последствий. Слово — устное ли, печатное, цензурное, бесцензурное, телевизионное, интернетное — перестало быть аргументом. Самая прелестная особенность нынешней власти: ей что хочешь говори в глаза — все будет Божия роса. Вот почему в России нет веры, а есть муляж; нет Церкви, а есть церковь. Вера без дел мертва — а все дела сводятся к одному: абы не хуже. Дотерпеть бы, перетерпеть, пока рассосется. Так и жизнь пройдет. Литература невозможна там, где не верят в возможность перемен: там ее единственная функция — помочь не смотреть по сторонам, пока едешь в метро на работу. А для этого Плющенко, Клющенко и Соплющенко как-нибудь сгодятся.

Дм.Быков