[www.trud.ru]

На первой после реконструкции театра премьере артисты бегали по сцене нагишом, пользовались подзвучкой, а публика кричала: «Позор!»

То, что реконструированный Большой откроется «Русланом», было известно уже года два назад. Кандидатура дирижера-постановщика мало у кого вызывала сомнения: Владимир Юровский в свои 39 лет — всемирно признанный музыкальный лидер, известный широтой репертуара и скрупулезным погружением в авторские партитуры. Иного свойства репутация у 41-летнего режиссера-постановщика Дмитрия Чернякова: его знают как enfant terrible современного оперного театра. Ему, например, ничего не стоит одеть Аиду в ватник, превратив ее в работницу трудового лагеря в тоталитарной империи, или завершить ссору Ленского с Онегиным не дуэлью, а похмельной дракой вокруг ружья, которое случайно стреляет…

Однако если постановщику хватает дерзости осовременивать классическое произведение, то он должен отдавать отчет, ради чего это делает — ради открытия в нем новых больших смыслов или просто чтобы позабавиться. В прежних работах Чернякова такие смыслы в разной степени высвечивались. Особенно удачной была та самая «Аида» (Новосибирская опера), где главная влюбленная пара не погибала, а, наоборот, единственная из всего выжженного войной мира оставалась жить именно благодаря любви. Был свой резон в показе главного героя моцартовского «Дон Жуана» (Новая сцена Большого театра) погибающим не от каменной руки Командора, а от беспробудного пьянства как протеста против окружающей буржуазной серости. Да и в «Онегине» того же Большого эта идея — отвержение обществом неординарно устроенной личности — просматривалась, хотя выражение ее с помощью назойливого неврастенического гримасничанья Татьяны и Евгения изрядно раздражало, и не только обозревателя «Труда». Как известно, после того черняковского спектакля Галина Вишневская — одна из лучших Татьян за всю историю Большого — сказала, что ноги ее в этом театре больше не будет, и только уговоры на самом высоком государственном уровне убедили Галину Павловну смягчиться и прийти на недавнюю церемонию открытия реконструированного театра. Правда, чтобы просидеть на ней с каменным лицом.

Увы, в «Руслане» Чернякова, похоже, с большими идеями стало совсем бедно, а детского желания подерзить к 41 году не убыло. Начинается все вроде бы по Глинке — в шикарных княжеских палатах. Хотя нет, это современный ресторан а-ля рюс, судя по рассадке гостей за столами и шныряющему между ними свадебному видеооператору. И похищение Людмилы с пира организовано вовсе не колдуном Черномором, а заказано организаторами свадебного действа — знаете, сейчас это модная услуга в состоятельных кругах: эвент-агентства предлагают вам стать героем какого-нибудь знаменитого классического сюжета, гарантируя увлекательное путешествие, острые ощущения и безопасное возвращение домой. Ряженым под сказочных злодеев агентам передается гонорар, Руслану завязывают глаза, Людмилу уводят. Все это под наблюдением мудрого Финна — очевидно, режиссера этого эвент-агентства, который для свадебного маскарада переодевается сказителем Баяном.

Но тут в безобидное развлечение вмешивается Наина. Из антракта с видеопроекцией на занавес мы узнаем, что у нее с Финном давняя история отношений. Над огромными немыми лицами актеров высвечиваются тексты их взаимных реплик-упреков: «Ты никогда не относился ко мне серьезно…» — «Ты всегда смеялась надо мной…»

И вот теперь Наина отыгрывается пусть не на самом Финне — это ей не под силу, — но на его подопечных, превращая их приключения из безобидных в реально опасные, а главное — имеющие целью разрушить их любовь. Самым жестоким испытанием становится даже не мертвое поле с гигантской Головой (хотя Черняков-сценограф пощекотал тут нервы публике, заставив Руслана забраться на самый верх 10-метровой скалы, откуда не то что петь знаменитую арию «О поле, поле» — чихнуть страшно), а замки Наины и Черномора, превращенные режиссером в бордели или, если угодно, отели для секс-туризма. В одном для Руслана устраивается эротический девичник, в другом Людмилу тешит гигантский качок-массажист. И вот она, измена: на девичнике Руслан обнимает Гориславу, которая вообще-то пришла искать своего пропавшего возлюбленного Ратмира; в замке Черномора Ратмир со словами «Она мне жизнь, она мне радость» (у Глинки адресованными Гориславе) клеится к Людмиле, а бедная Горислава, видя такое, пьет горькую. От всего этого (а не от чар Черномора) Людмила впадает в ступор, от которого не до конца отходит, даже вернувшись в родной Киев в исходные ресторанные декорации. Злая Наина хохочет: теперь, убедившись, как пусты мужские клятвы верности, Людмила вряд ли будет доверять своему суженому.

Придумано, как обычно у Чернякова, не без ловкости, а порой и занимательно. Например, Голова изображена в виде неожиданно возникающей в воздухе гигантской проекции некоего зловещего вещуна, причем картинка нарочито некачественна, смонтирована с грубыми стыками, видимая артикуляция не совпадает со звучащими словами — это же все имитация чудес, а не сами чудеса. Вопрос один: при чем здесь Глинка?

Возможно, постановщик ответил бы на него так: зато на спектакль пойдут те, кого в традиционную оперу не затащить. Да, похоже, те, кто разбирается в деятельности эвент-агентств, и завсегдатаи Большого — два сильно разных людских круга, а тут сделана попытка их объединить. Но как, с точки зрения завсегдатая оперы, воспринять, что из-за введения бордельных сцен зритель лишился двух замечательных балетных сюит, без которых «Руслан» для знающей публики не «Руслан»? Вместо этого вызывающе одетые (и раздетые) девки развлекают путников нарочито доморощенными танчиками, что вскоре невыразимо наскучивает — музыка-то рассчитана на другое, на настоящую хореографию, и черняковских эротических фантазий на нее не хватает. Чувствуя это, режиссер выпускает натурально голых баб — ну совсем, даже без стрингов. Это уж вовсе крик режиссерского отчаяния. Вроде мата со сцены, которым иные бездарные драматурги пытаются спасти свои беспомощные пьесы.

Притом китчевая режиссерская провокация оттягивает на себя столько внимания, что трудно сосредоточиться на музыке. Это в опере-то! Хотя как раз музыкальная часть спектакля выдержана в целом на достойном уровне. Дирижеру удалось вернуться к прозрачному глинкинскому колориту, волшебные тембровые краски и чарующие гармонии композитора-классика словно ожили, как расчищенная фреска. Хорошо выстроены ансамбли, вышколен хор (заслуга хормейстера Валерия Борисова). Правда, от артистов труппы удалось узнать, что спектакль идет с подзвучкой, чего до реконструкции в Большом никогда не было. Как говорится, за что кровь проливали, то бишь куда ж тогда ушли знаменитые 21 миллиард рублей, потраченные на ремонт?.. Другая странность: собственно солистов Большого среди исполнителей первого состава практически нет. Но не так уж скверно в современном Большом поют. Зато постановку обилие варягов, несомненно, удорожило. Людмила — симпатичное сопрано Альбина Шагимуратова из Казанской оперы, Руслан и Светозар — известные басы из Мариинки Михаил Петренко и Владимир Огновенко, Ратмир — контртенор (в оригинале у Глинки — контральто) Юрий Миненко из Одессы, Горислава — сопрано с несколько раздражающим «бараном» в голосе Александрина Пендачанска из Болгарии, Фарлаф — практически заваливший свою виртуозную партию бас Алмас Швилпа из Литвы… В этом списке гостей надо выделить американского лирического тенора с мировой карьерой Чарльза Уоркмана, ставшего для нашей публики в партии Финна открытием и по части вокала, и по разряду драматической игры. Достойной партнершей ему стала единственная в этом составе солистка Большого театра — правда, свыше 20 лет певшая за границей — меццо-сопрано Елена Заремба (Наина). Елена и по-человечески проявила себя героиней. На первом же представлении она неудачно упала на сцене и сломала правую руку, однако не только допела спектакль, но и провела все остальные представления премьерной серии, поскольку замены ей не было — заявленная вначале Елена Образцова за неделю до премьеры отказалась петь, как говорят, не в последнюю очередь из-за несогласия с режиссурой Чернякова, превратившей оперу в аттракцион.

Впрочем, кассовые перспективы спектакля-аттракциона, возможно, будут хорошими, а что еще надо театру? Да, по ходу действия в наиболее одиозных местах с ярусов кричали: «Позор!» — и даже свистели. Признаюсь, наблюдал такой скандал в Большом впервые. Но ведь с современной рыночной точки зрения и скандал — реклама. А тех, кто помнит классическое исполнение «Руслана», — много ли их осталось?