Все вышесказанное достаточно хорошо известно и без книги Голдберга. Предметом споров делает его книгу тезис об идейной связи фашизма и либерализма (в американском понимании).

Вернемся к началу XX века. В это время передовые идеи уже завоевывали признание по обе стороны Атлантики. Казалось, что противостоять анархии капиталистического строя с его эксплуатацией, властью монополий, хищническим отношением к природе может только общество, построенное на некой разумной основе. Революционные перемены в послевоенной Европе открывали перспективы такой коренной реорганизации.

Идеи тотального управления обществом не были выдуманы ни прогрессивными мыслителями этой эпохи, ни тем более фашистами. По мнению Голдберга, они уходят корнями в традиции якобинцев времен Французской революции. Но не заглянуть ли дальше в глубь веков? Как преодолеть несовершенство человеческой натуры — об этом задумывались еще мыслители древности. В идеальном городе Каллиполис, придуманном Сократом, обществом управляют философы, а прочие граждане, лишенные нужных знаний, добровольно этому подчиняются. Идея рационального, управляемого сверху общества развивалась затем Платоном, Томасом Мором (давшим нам слово “утопия”), Кампанеллой и т. д. вплоть до французского утопического социализма, ставшего, по словам Ленина, одним из источников марксизма.

Герберт Дж. Уэллс был известен не только как автор “Человека-невидимки” и “России во мгле”. Активный член английского социалистического движения, он всегда был близок к революционным идеям. Его теория звала к “открытому заговору” авторитарной элиты, способной возглавить общество. Коммунистические и фашистские движения несли в себе многие качества, которые Уэллс хотел видеть в авангарде общества. И в 1932 году, выступая в Оксфорде перед студентами-членами Либеральной партии, он сказал: “Нам нужны либеральные фашисты, просвещенные нацисты”. Демократию, говорил он, должна сменить новая форма правления, которую он назвал либеральным фашизмом и при которой, “как Феникс из пепла, возродится либерализм”.

Дж. Бернард Шоу получил Нобелевскую премию в 1925 году и, как часто бывает, ничего существенного больше не создал. Его прославленное мастерство парадокса вырождалось в самокарикатуру. Будучи с самого начала поклонником Муссолини, он провозгласил Сталина и Муссолини “самыми ответственными государственными деятелями в Европе”. В 1931 году Шоу провел несколько дней в СССР. Встретившись со Сталиным и посетив образцово-показательный лагерь ГУЛАГА, он говорил, что хотел бы прожить остаток своих дней в “самой счастливой стране на земле”. А вскоре он уже объявил о своей симпатии к нацистам, потому что Гитлер “опроверг Карла Маркса, чтобы стать под знамя Бернарда Шоу” (скептическое отношение к Марксу он разделял с Уэллсом и прочими английскими “фабианскими” социалистами). Хотя, по мнению Шоу, Гитлер был чересчур терпим по отношению к капитализму, Шоу считал его человеком “железных нервов и фанатических убеждений”.

Мечты о перестройке общества естественно сочетались с идеями улучшения человеческой натуры. Уэллс, биолог по образованию, был увлечен модной тогда евгеникой. Почему бы образованной элите не вмешаться в анархический процесс естественного отбора и не подбирать супружеские пары на научной основе? Собственно, то же самое предлагал еще Кампанелла в “Городе солнца”. Уэллс не мог знать о будущих экспериментах одержимого “чистотой крови” Гиммлера. Вряд ли знал об этом и Бернард Шоу. Но в 1938 году он писал Беатрисе Уэбб, основательнице фабианского движения: “Я думаю, мы должны затронуть еврейский вопрос, признав право государства вести евгенические эксперименты для устранения нежелательной наследственности”.

А как же Америка?

Как пишет Голдберг, предшественниками американских либералов были “прогрессивисты” начала ХХ века. Так называемое прогрессивное движение в Америке стремилось к усилению роли государства в жизни страны. Конечно, идеи эти развивались до Муссолини, но во многом питались теми же философскими источниками (в том числе философией Гегеля и Ницше). В мирное время достижения этого движения ограничивались реформами, многие из которых действительно были прогрессивными в самом широком смысле слова — такие, как меры по защите природы, охране труда, введение санитарного контроля в пищевой промышленности. Но вступление США в европейскую войну резко изменило политический климат в стране. Оно было делом рук прогрессивного президента, демократа Вудро Уилсона и почти единодушно принято “на ура” традиционно пацифистским прогрессивным движением.

Дух милитаризма охватил страну. Мировая война была тем кризисом, который мог оправдать отказ — хоть и временный — от всех привычных американских демократических норм. Неожиданно милитаризация распространилась на всю жизнь нации. Война была объявлена источником моральных ценностей. Сам Уилсон говорил о “множестве великолепных вещей, которые даст нации военная дисциплина”. Военная дисциплина стала в глазах многих интеллектуалов моделью для рациональной реорганизации общества. Ведущий прогрессивный философ Дж. Дьюи призывал американцев “отказаться от многих из наших экономических свобод... Мы должны отложить в сторону наш индивидуализм и маршировать в ногу”. Был организован Совет Военной Промышленности, взявший на себя функции контроля экономики по образцу германского “военного социализма”. Вновь созданные правительственные организации вели милитаристскую, шовинистическую пропаганду. В стране, никогда не знавшей политической цензуры, инакомыслие стало подавляться полицейскими мерами.

Голдберг называет администрацию Уилсона “первым фашистским правительством”. Это — явное преувеличение. Ни Уилсон, ни его соратники не думали покуситься на основу американской политической системы — представительную демократию. И в строгом соответствии с Конституцией, в первый вторник после первого понедельника ноября 1920 года Америка избрала нового президента, республиканца Уоррена Хардинга. Страна возвращалась к нормальной жизни, начинался экономический бум, длившийся до конца 20-х годов.

Но внимание “прогрессивистов” привлекали новые режимы в Европе. Журналист Линкольн Стеффенс прославился до войны своими разоблачениями хищничества капиталистов и коррупции в государственном аппарате. Еще в 1919 году он посетил Советскую республику и объявил: “Я побывал в будущем, и оно работает!” Как же мог он не оценить достижения Муссолини, с его пресловутыми “поездами, которые стали ходить по расписанию”? И вскоре Стеффенс пишет: “Бог создал Муссолини из ребра Италии”. Что бы эта туманная метафора ни значила, он приходит в восторг от “русско-итальянского эксперимента”. Духовная связь большевизма и фашизма была для него бесспорна.