Давайте вспомним, что мы знаем из истории. В июле 1912 года на съезде в Реджио Эмилиа Итальянскую социалистическую партию возглавил Бенито Муссолини. Блестящий оратор, знаток не только марксистской теории, но и классической философии от Канта до Ницше, в свои 29 лет он был уже признанным вождем радикального крыла наиболее радикальной социалистической партии Западной Европы. Ленин в корреспонденции для “Правды” писал: “Партия итальянского социалистического пролетариата выбрала верный путь”. Муссолини роднили с Лениным вера в историческую роль классовой борьбы и неприятие буржуазной демократии (Ленин похвалил Муссолини за отказ участвовать в “буржуазно-реформистском” правительстве Джолитти). А главное, оба они видели партию как организованный передовой отряд, который принесет пролетариату революционное сознание и поведет его в окончательной битве с буржуазией.

Первая мировая война расколола мировое социалистическое движение. Волна шовинизма захлестнула Европу. Хорошо чувствуя настроение масс, Муссолини выступил в поддержку войны. Война, писал он, ведется против реакционных германской и австро-венгерской империй, ради освобождения угнетенных народов и будущей социалистической революции в “истинно пролетарской” Италии. Расставшись с социалистами, в марте 1919 Муссолини основал новую партию, которую назвал фашистской. Платформа партии призывала к введению 8-часового рабочего дня, минимальной зарплаты и прогрессивного налога; реформе пенсионной системы; национализации военной промышленности и экспроприации земельной собственности; отмене дворянских титулов; созданию системы государственных школ. Чем не социализм?

Италия после Мировой войны была бедной, плохо управляемой страной. Национализм фашистов — в отличие от традиционного социализма — был рассчитан на то, чтобы привлечь недовольных из всех социальных классов — рабочих, студентов, демобилизованных солдат, городскую буржуазию. Фашистские “команды действия” были лучше организованы, чем раздираемые спорами старомодные социалисты. В октябре 1922 года Муссолини уже смог направить в марш на Рим 40 тысяч своих сторонников. 29 октября слабый и трусливый король Виктор Эммануэль назначил “дуче” премьер-министром.

Поначалу новый режим вел себя вполне пристойно. Муссолини не разогнал парламент, не создал тайную полицию. Пресса была свободной. Правительство навело порядок в работе почты и железных дорог. Снизилась преступность, даже сицилийская мафия подверглась преследованиям. Стабилизировалась экономика, росла новая промышленность, осушались болота на юге.

Но логика диктатуры брала свое. “Чернорубашечники” развязывали террор против оппозиции — реальной или вымышленной. Кульминацией стало убийство социалистического депутата Маттеотти. 3 января 1925 года Муссолини объявил о переходе к “фашистскому строю”. Оппозиционная пресса была запрещена, депутаты оппозиции интернированы. Фашистский Большой Совет стал государственным органом. Была принята целая серия “фашистских законов”. В центре этой идеологии причудливо сочетались национализм и “синдикализм”, идея рабочего управления промышленностью. Но главное в фашизмe — это культ тоталитарного государства (термин, выдуманный самим Муссолини). Отсюда формула нового строя: “Все в Государстве, ничего вне Государства, ничего против Государства”. Фашизм ставит государство выше отдельной личности, единогласие выше дискуссии, социализм выше капитализма.



* * *

Если в Италии послевоенная разруха была главным источником массового недовольства, в побежденной Германии к этому примешивалось чувство национального унижения. После военного поражения и отречения от престола кайзера Вильгельма II Германия находилась на грани анархии. Коммунистический Союз Спартака организовал мятеж в Берлине. В полуавтономной Баварии коммунисты установили недолго прожившую “советскую республику”. Эти попытки были жестоко подавлены силами полувоенных организаций бывших фронтовиков. Когда те же организации попытались свергнуть правительство республики во главе с социалистом Эбертом, этот путч захлебнулся. Но террор, развязанный вооруженными бандами “красных” и “белых”, продолжался.

Демобилизованный унтер-офицер Адольф Гитлер впервые появился на собрании Германской рабочей партии в мюнхенской пивной “Хофбраухауз” 16 октября 1919 года. Обсуждался доклад левого популиста, экономиста-самоучки Готтфрида Федера. Тема: “Как и какими средствами уничтожить капитализм”. У Гитлера были свои идеи о будущем Германии. Германская рабочая партия показалась ему несерьезной организацией — так, чем-то вроде дискуссионного клуба. Но у него было чутье. Он немедленно понял, что, антикапиталистическая и националистическая демагогия — это то, что может привлечь массы. И год спустя Гитлер был уже лидером партии, переименованной в Национал-социалистическую Германскую Рабочую Партию (НСДАП). Его выдвижению способствовали ораторские способности, организаторский талант и поддержка националистических военных кругов.

Случайно ли появление этого странного словосочетания — национал-социализм?

Социализм в той или иной форме давно уже был частью германской политической культуры. Еще Бисмарк, вводя самое прогрессивное по тем временам рабочее законодательство, говорил о “социализме сверху” — в противовес социализму Второго Интернационала. В 1917 году генерал Людендорф, по сути военный диктатор, ввел в стране “военный социализм”. Эта система означала тотальный контроль экономики, в том числе использование принудительного труда в виде “трудовых батальонов”.

Конечно, радикальные идеи, популярные в массах, призывали совсем к иному социализму. Грегор Штрассер, один из ранних идеологов нацизма, говорил: “Мы социалисты. Мы враги, смертельные враги сегодняшней капиталистической экономической системы”. Для многих, испытавших ужасы мировой войны и послевоенные лишения, социализм в самых крайних формах казался наилучшей альтернативой капитализму. Будет ли это марксистский социализм коммунистов или национальный социализм НСДАП — этому вопросу предстояло решаться в пропагандной войне и кровавых уличных стычках.

Как и у итальянских фашистов, национализм был тем, что могло объединить все классы. Горечь поражения на фронте усугублялась подозрениями в предательстве, совершенном в тылу. И тут на первый план стал выходить традиционный антисемитизм, который всегда был недалеко от поверхности в германском общественном сознании. Конечно же, евреи были виноваты во всем, что случилось в Германии: евреи-капиталисты развязали войну, евреи-политики предали германскую честь, заключив унизительный мир. И евреи-коммунисты боролись с оружием в руках, чтобы отдать Германию в лапы мирового еврейского большевизма.

В августе 1920 года Гитлер выступил с двухчасовой речью в той же мюнхенской “Хофбраухауз”. С самого начала он провозгласил, что цель его партии — “освободить вас от власти евреев”. И закончил призывом: “Народы Европы, освободите себя! Антисемиты всех стран, соединяйтесь!”

Сейчас трудно даже представить себе, что вокруг такого можно построить партийную платформу. Но недаром говорил Август Бебель: “Антисемитизм — это социализм дураков”. Заметим, что национализм был также базой идеологии Муссолини, но в Италии вообще и в итальянском фашизме в частности антисемитизм как фактор отсутствовал.

Главный принцип платформы нацистов, — Гитлер был ее соавтором, — заключался в том, что “общее добро важнее личных интересов”. Помимо призывов к национальному единству и осуждения версальского мира, платформа выдвигала привычные социалистические или популистские цели: конфискация военных прибылей, национализация трестов, запрещение детского труда, участие рабочих в прибылях, система пенсий и т. д. В общем, это мало чем отличалось от программы итальянских фашистов. Как, впрочем, и от платформы коммунистов: то же обращение к “классово сознательному пролетариату”, отрицание капитализма, либеральной демократии, религии и “реакционных сил”. Все чаще коммунисты и нацисты голосовали в рейхстаге вместе — против “буржуазного” центра. И те, и другие конкурировали друг с другом, борясь за поддержку одних и тех же слоев обшества. Главная разница была между национализмом гитлеровцев и интернационализмом коммунистов, а не между их экономическими планами. Дитрих Эккарт, один из ранних соратников Гитлера, даже писал сочувственно о “немецком большевизме” — как антитезе “еврейского большевизма”. В свою очередь, Карл Радек уже в 1923 году говорил о нацизме как о “мелкобуржуазном социализме”.

В отличие от интеллектуала Муссолини, у Гитлера не было цельного мировоззрения. Он читал множество литературы — от “Капитала” Маркса (хотя считал его частью всеобщего еврейского заговора) до классиков “научного” антисемитизма и расовой теории. Он менял свою позицию в угоду политическим требованиям момента, но неизменной оставалась его вера в свою роль как вождя и в превосходство арийской расы. Последнее отличало его от Муссолини.

В начале своей карьеры Гитлер отдавал должное Муссолини, но вовсе не считал себя его единомышленником. В “Майн кампф” он лишь раз упоминает фашизм, причем в довольно любопытном контексте: “Появление новой и великой идеи было секретом успеха Французской революции. Русская революция обязана своим триумфом идее, и только идея позволила фашизму привести целую нацию к полному обновлению”. (Как видим, это не так уж далеко от знакомого: “Идея становится материальной силой, когда она овладевает массами”.)

Иными словами, нацизм и фашизм не тождественны. Но объединяют их идея нации, управляемой сверху, и культ диктатуры государства и партии. При этом они не пытались вернуться к старому, уже разрушенному строю (что по определению ожидается от реакционеров), а создавали строй новый, ранее не виданный. Поэтому-то Голдберг, как и многие историки (от консервативного Д. Пайпса до марксиста Дж Лукача), утверждает, что и фашизм, и нацизм — это не реакционные, ультраправые движения, а скорее плод извращения передовых “левых” идей, уже существовавших в общественном сознании.