УГАШЕНИЕ РУССКОГО ДУХА

ПУБЛИКА И НАРОД



Против угашения русского духа во имя голландского кафтана возвысила свой голос в XIX веке лишь небольшая кучка русских интеллигентов, так называемые славянофилы, и как дружно набросились на них потерявшие свое национальное лицо не только Белинские, Грановские и иже с ними, но само правительство во главе с царем.

В 1849 году арестован сначала Ю.Ф. Самарин, а затем и И.С. Аксаков. Самарин сослан в Симбирск, а И. Аксаков после прочтения самим Николаем I его письменных ответов (выше уже нами приводимых) на вопросы жандармского управления был «милостиво» отпущен, однако с тех пор находился под негласным надзором полиции.

Министерство внутренних дел выпускает циркуляр, запрещающий русскому дворянину ношение русского платья и бороды. Подписка о сбритии бороды была взята с Аксаковых через полицию.

«Конец надежде на обращение к русскому направлению, – писал С.Т. Аксаков. – Опасались тронуть, думая, что нас много, что общество нам сочувствует; но уверившись в противном, и в душе все-таки не любя нас, хотя без всякой причины, сейчас решились задавить наше направление»[125].

Брат Ивана Аксакова, Константин, опубликовал в 1857 году в газете «Молва» едкую сатиру на дворянство, отколовшееся от народа, под названием «Опыт синонимов. Публика – народ», где говорилось:

«Публика – явление чисто западное и была заведена у нас вместе с разными нововведениями. Она образовалась очень просто: часть народа отказалась от русской жизни, языка и одежды и составила публику, которая и всплыла над поверхностью… Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки: народ черпает жизнь из родного источника. Публика говорит по-французски, народ – по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ – в русском. У публики парижские моды. У народа – свои русские обычаи… Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большею частью ногами по паркету), народ спит или уже встает опять работать. Публика презирает народ, народ прощает публике. Публике всего полтараста лет, а народу годов не сочтешь. Публика преходяща: народ вечен… Публика и народ имеют эпитеты: публика у нас – почтеннейшая, народ – православный. “Публика, вперед! Народ, назад!” – так воскликнул многозначительно один хожалый (рассыльный полицейский. – Б.К.)»[126].

Как же не быть революционному взрыву при таком социальном уродстве! Вот они гнилые плоды посеянных еще в XVII веке семян национального самоотречения, национального самооплевывания: русские – плохие по своей природе, люди второго-третьего сорта, без зарубежной няньки не умеют ни молиться, ни рисовать, ни строить, ни петь; равняйтесь на греков. Репьем осеешься, не жито и взойдет. Посеял Алексей, взращивал Петр, культивировала вся династия Романовых. Сначала равнялись на греков, потом на французов, потом на янки…

Как не расцветать дурным цветом византийской прелести в такой среде, с уместным воспоминанием даже и вещего Олега с его щитом на вратах Цареграда? «Почтеннейшей публике», конечно, снились роскошные греческие имения на берегах теплых морей, для этого и нужна была вся туманная словесная церковно-мистическая бутафория, даже и крест на святой Софии можно поставить, в успокоение народа простого, православного. А народу православному (хотя во многом уже и расцерковленному) Дарданеллы были не нужны, это приват-доценты, Милюковы-Дарданелльские, орали об этой своей навязчивой идее на всех перекрестках.

Сатира К.С. Аксакова наделала много шуму и вызвала «строжайшее замечание» самого царя Александра II, после чего газета «Молва» прекратила существование.

Еще в 1855 году К.С. Аксаков подал Александру II знаменитую так называемую «Записку», в которой выражались взгляды на русскую действительность не только одного К. Аксакова, но и других представителей славянофильского течения русской мысли того времени – Хомякова, Киреевских, Самарина, Кошелева и др.

Это был воистину гром среди ясного неба для тогдашнего правительства:

«Правительство существует для народа, а не народ для правительства… Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестной ложью. Правительство, а с ним и верхние классы, отдалилось от народа и стало ему чужим. И народ и правительство стоят теперь на разных путях, на разных началах…Народ не имеет доверенности к правительству; правительство не имеет доверенности к народу… При потере взаимной искренности и доверенности все обняла ложь, везде обман… Все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать, и неизвестно до чего дойдут… Взяточничество и чиновный организованный грабеж – страшны… Все зло происходит от главнейшим образом от угнетательной системы нашего правительства… Та же угнетательная правительственная система из государя делает идола (выделено мной – Б.К.), которому приносятся в жертву все нравственные убеждения и силы… Нужно, чтобы правительство поняло вновь свои коренные отношения к народу, древние отношения государства и земли, и восстановило их»[127].

Надо было иметь большую смелость, чтобы подать царю в то время такой документ. Умерший полгода назад Николай I преследовал любое слово, любое действие, если их можно было, хотя бы косвенно, истолковать как выражение недовольства существующими порядками. Достоевский был приговорен к смертной казни в 1849 году всего лишь за чтение известного письма Белинского к Гоголю (кружок петрашевцев).

Славянофилы требовали отмены рабовладельчества, крепостного права.

Солоневич, несомненно, продолжатель славянофильских традиций возрождения русского духа. В крепостничестве он видел одну из главных язв российского общества.

В некрологе К. Аксакову Герцен сказал: «Киреевские, Хомяков и Аксаков… сделали то, что хотели сделать, и если они не могли остановить фельдегерской тройки, посланной Петром и в которой сидит Бирон и колотит ямщика, чтоб тот скакал по нивам и давил людей, то они остановили увлеченное общественное мнение и заставили призадуматься всех серьезных людей… С них начинается перелом русской жизни»[128].

Чувство соборного единения национально мыслящих русских людей Солоневич выразил фразой: «Мы представители движения, которое началось за тысячу лет до нас и которое будет продолжаться тысячи лет без нас и после нас». Эти слова внушают бодрость и оптимизм.

Правящий слой, выписывавший из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки, вырождался, его остаткам в эмиграции Солоневич не оставил никаких утешений:

«Политическому делению правящего слоя соответствовало и культурное деление. Реакционно-охранительная часть правящего слоя оказалась культурно отсталой по сравнению с революционно профессиональной интеллигенцией. Эта последняя состояла из людей чрезвычайно высокой культуры. Наша профессура, литература, юриспруденция, медицина, техника и пр. почти целиком стояли на революционно-разрушительной стороне. Реакционно-охранительная часть правящего слоя переживала полное безлюдие, моральное и умственное вырождение».



ДЕГРАДАЦИЯ РОССИИ В XIX ВЕКЕ



Итак, Солоневич признает, что Россия в XIX веке непрерывно отставала от европейских стран.

«После взлета 1812 года, созданного народной войной, войной, в которой регулярная армия сыграла второстепенную роль, Россия отстала от Германии, от Америки, от Англии и даже от Японии. К началу мировой войны русская армия, по свидетельству русских же военных авторитетов, превратилась во второстепенную армию. И империя Российская, несмотря на ее гигантские материальные и человеческие ресурсы, превратилась во второстепенную державу, игрушку чужой дипломатии… Московская Русь никогда не воевала под иностранными влияниями. Почти половина наших войн петербургского периода носила чисто авантюрный характер – как итальянские походы Суворова, как подавление венгерской революции, как авантюрно начатая и бездарно законченная японская война. Москва никаких авантюрных войн не вела»[129].

Однако Солоневич не указал еще множества авантюрных войн с турками в петербургский период (в царствование Екатерины II, Александра I, Николая I и Александра II) во имя миража «Греческого проекта» с мерцающими в розовом тумане соблазнительными Дарданеллами.

И откуда что пошло следует помнить: отцы миража, расколовшие Россию ради него, – два известных «великих государя». А Москва потому и не вела авантюрных войск, поскольку была Третьим Римом. Вспомним, как твердо отрицательно, прямо-таки с библейским величием, ответил Грозный иезуиту, соблазнявшему его византийской химерой. Вот ответ, достойный подлинно великого государя. «Иди за мною, сатана» (а не я за тобою). А тех двух «великих государей» только пальцем поманили, они и побежали вприпрыжку (за сатаной). И не следует забывать, что сама пагубная идея вышла из недр светской власти, из недр династии Романовых, Никон – всего лишь наемник.

Петербургская распродажа национального духа – это уже вторая стадия процесса, который начался, «процесс пошел» еще на полвека раньше, запущенный все той же незадачливой двоицей.

Таким образом, Россия, перестав быть Третьим Римом, начала деградировать. Когда же давалась отдушина национальному духу в лице старообрядцев, хранителей дониконовского русского быта, экономика России успешно развивалась[130].

Первой начавшей давать такие поблажки русскому национальному духу, нащупав подспудные резервы подпитки государственной экономики, была немка «Катарина Секунда». Зато Николай I, как бы беря реванш, и без оглядки на экономику, искоренял пресловутый русский национальный дух, сиречь старообрядчество, всей мощью своей неограниченной диктаторской власти. Именно он разгромил наиболее крупные монастыри старой традиции и саму столицу или метрополию старообрядчества – Выг, Выгорецкую республику, пронесшую духовно-культурно-экономические традиции Святой Руси даже и через петровское лихолетье. И этим нанес значительный урон отечественной экономике, и проиграл Крымскую войну 1853 – 1856 годов именно по причине технической отсталости России, и, признав банкротство своей политики, ушел из жизни, как считают некоторые историки, не вполне законно (приняв яд).

Если бы был Никола, то все было бы по другому? Ведь «лай»-то опять от немцев пришел, был тогда в Германии некий еретик под этим именем, и разве не провокацией было изменить имя великого святого по имени еретика? В других странах, кстати, имя «Никола» сохранилось, о чем свидетельствуют и в наше время Николя Саркази и Никколо Паганини.

Каким же образом к началу XX века русская армия стала второстепенной, а Российская империя при столь огромных материальных и человеческих ресурсах превратилась во второстепенную державу, стала игрушкой чужой дипломатии?





РОКОВЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ВОЙНЫ 1877–78 гг. ВО ИМЯ ВИЗАНТИЙСКОЙ ХИМЕРЫ



Государственная деградация России, о которой упоминает Солоневич, напрямую связана с византийской прелестью.

Главным, роковым, как выяснится в уже недалеком будущем, для России итогом войны 1877–78 годов с Турцией было экономическое истощение страны. Для покрытия чрезвычайных расходов были открыты три пятипроцентных внутренних займа (в 1877, 78 и 79 гг.) на суммарный нарицательный капитал в 800 млн. руб. с внесением их в Государственную долговую книгу под названием Восточных займов. Пога­шение займов должно было совершиться соответственно в 1926, 27 и 28 гг.[131]

Несмотря на принятые меры, дефицит платежного баланса сохранялся вплоть до революции 1917 г.

Само понятие дефицита платежного баланса состоит в следующем.

Платежный баланс отражает соотношение денежных поступлений, полученных страной из-за границы, и всех платежей, произведенных этой страной за границу за определенный период. Превышение поступлений над платежами составляет активное, положительное сальдо платежого баланса. Превышение же пла­тежей над поступлениями составляет пассивное, отрицательное сальдо платежного баланса (дефицит).

Важнейшее значение для характеристики экономического положения стра­ны имеет показатель активности или пассивности сальдо платежного балан­са. Постоянное превышение поступлений от экспорта товаров над, платежа­ми по импорту, как правило, свидетельствует о сильных позициях страны на мировых рынках и, наоборот, превышение платежей по импорту над по­ступлениями от экспорта товаров говорит об определенных экономических затруднениях в связи с отрицательным сальдо платежного баланса.

Дефицит платежного баланса может явиться причиной валютных потрясе­ний , кризисов. Покрываться же он может посредством увеличения задолжен­ности странам-кредиторам, причем последние, естественно, накапливают соответствующие обязательства своих должников, тем самым все более подчиняя их своему влиянию. Основное средство покрытия дефицита платежно­го баланса – получение иностранных кредитов и займов.

Хронический дефицит платежного баланса, тянущийся с последней турец­кой войны (1877–78 гг.), и явился причиной попадания России в тяжелую долговую зависимость от своих союзников (Англия и Франция) в Первую мировую войну. Золотой цепью займов и кредитов и была фактически за­душена Россия, поскольку кредиторы-союзники ставили известное категорическое условие: «война до победного конца», – что и исполнялось послушно верхов­ными правителями России наперекор здравому смыслу, что в итоге и явилось причиной катастрофы.

Итак, надломленная экономика, государственная долговая зависимость и, как следствие, игрушка чужой дипломатии, и, наконец, катастрофа – таковы плоды никонианства и византийской прелести.

«Россия – подорванная держава (broken power)», – удовлетворенно воскликнул в конце Первой мировой войны У. Черчилль в английском парламенте[132].

Если бы Россия осталась старообрядческой, несомненно, она была бы первой страной мира по экономическому развитию, не говоря уж о сохранении национальной идентичности.

Большая заслуга современного старообрядчества в том и состоит, что только оно продолжает сохранять русскую национальную идентичность.

«Национальные основы русского государственного бытия нашли свое наиболее яркое выражение в Московском царстве, – пишет Солоневич. – Писанной конституции в нем не было никакой. Не было никакого закона, который регулировал бы отношение Церкви к государству. Не было никакой хартии вольностей, которая ограждала бы права русских феодалов перед лицом русской короны. Однако, когда нужны были соборы, созывались соборы, и они даже и не пытались захватывать власть, как это делали западноевропейские парламенты, и как это пыталась сделать их неудачная копия, Государственная Дума. Власть и Церковь никогда не боролись, одна – за обладание мечом духовной власти, другая – за обладание мечом светской: обе силы всячески поддерживали друг друга».

О том, как принцип так называемой симфонии светской и духовной власти был нарушен в XVII веке уже говорилось.

Многими отмечалось, что кризис 1917 года – это, прежде всего, кризис Русской Православной Церкви.



О СОБОРНОСТИ



Одной из главных задач в деле возрождения РПЦ Солоневич видит в восстановлении соборности, попранной в XVII веке.

Что же такое православная соборность?

Соборность, по значению самого слова. – это, прежде всего, решение важных церковных вопросов соборно, на соборе, широким обсуждением, причем полный истинный собор подразумевает участие не только архиереев, но и представителей черного и белого духовенства и мирян. Соборность подразумевает выборность священника приходом, выборность несколькими приходами благочинных, выборность благочинными епархиального епископа, выборность архиепископа епископами и избранными представителями клира и прихожан, выборность митрополита на соборе архиереями нескольких областей совместно с избранными представителями от клира и прихожан[133].

Похожесть соборности и демократии всего лишь внешняя. В первом случае – выбирают люди верующие в Бога, во втором – неверующие. В этом и огромная разница. Ведь так называемый «Моральный кодекс коммуниста» и Евангельские заповеди тоже внешне похожи при их внутренней гносеологической диаметральной противоположности.

Можно сказать, что демократия – это суррогат или карикатура церковной соборности. Или по другому – что в Русской Церкви дониконовского периода была подлинная демократия.

Солоневич: «Служилые, то есть небезработные попы Московской Руси были выборными. Их выбирал приход. И он же их оплачивал. Эта система имела свои неудобства: временами возникало нечто вроде аукциона: кто будет служить дешевле? Но в общем она означала непрерывный “контроль масс”. Выборность спасала духовенство от превращения его в орудие господствующего класса. Этим орудием наше духовенство сделалось только после Петра»[134].

О выборности священства приходом и о праве его отвода приходом же в «Политических тезисах»:

«Предоставление приходам права отвода недостойных пастырей и в то же время обеспечение низового духовенства от административного произвола высшей иерархии».

С восстановлением института патриаршества были связаны некоторые необоснованные иллюзии.

Вот как писал об этом в 1906 году Н. Каптерев в статье «К вопросу о восстановлении у нас патриаршества».

До 1589 года у нас, как известно, патриарха не было, но Русская Церковь, можно сказать, процветала. Патриаршество было введено в 1589 году решением царя, «желавшего подражать статусу византийских императоров», а церковный собор «лишь констатировал, формально утвердил этот факт». В дальнейшие годы при выборах патриархов воля царя также была решающей. Патриаршество вообще, как пишет историк, не оказало «широкого благотворного воздействия на нашу народную, церковную и религиозно-нравственную жизнь». Если в начале XX века архиереи и заявляли о своем желании учредить патриаршество, то, прежде всего, чтобы устранить обер-прокурора. Однако, говорит Каптерев, «архиереи XVII века сказали бы своим собратьям XX века: “Восстановите патриаршество – будете служить и угождать двум господам: обер-прокурору, или как иначе его назовете, и патриарху… Лучше держаться тех положений, которые мы высказали государю нашему Алексею Михайловичу: что святители все равны, и что только “во мнозе совете” спасение бывает». В своей челобитной царю Алексею русские архиереи высказались за равночестие патриарха с остальными иерархами, за соборное решение всех вопросов[135].

Итак, «спасение есть во мнозе совете» (Притч. 11, 14), в соборности, подразумевающей активность всех членов Церкви.

В православии Глава Церкви – Христос, а не патриарх, равночестный остальным епископам, в противоположность католицизму, где таковым (главой) считается Папа.

В католицизме принципиально нет принципа соборности, паства пассивная (церковь учимая), безоговорочно подчиняющаяся иерархии (церковь учащая), во главе вертикали власти «непогрешимый» (догмат!) Папа. В этом, пожалуй, главное отличие католицизма от православия. Латинская направленность никоновой «реформы» и видна, прежде всего, именно из того, что Никон попрал принцип соборности, захотел стать тоже «непогрешимым» и «крайним судией».

О принципе соборности архиеп. Уфимский Андрей (кн. Ухтомский) писал следующее:

«Они считают, что они, то есть архиереи, и суть Церковь, вопреки учению святого апостола Павла (2 Кор. 5, 4). Я же считаю, что святую Церковь составляют все верующие, все сыны Божии по вере в Исуса Христа (Гал. 3, 26), весь народ Божий, живые камни, из которых устрояется дом духовный (1Петр. 2, 5), Тело Христово (1Кор. 12, 27; Ев. 1, 23). Глубоко радуюсь и благодарю Господа, что такое понимание святой Церкви и у древлеправославных христиан (старообрядцев. – Б.К.); поэтому они и сохранили свою церковную соборность, столь извращенную и даже поруганную у “никонианских” архиереев, которые в храмах поют, что они веруют во едину святую и соборную апостольскую Церковь, а в своей практической деятельности считают главными своими законами всякие другие законы, кроме законов соборных»[136].

Говоря о соборности и интуитивно чувствуя огромную важность этого принципа, Солоневич имел уже, если можно так выразиться, все же не соборную ментальность, как и все новообрядцы.

Будучи уже за границей он написал яркую, как очевидец, и страшную статью под названием «Разгром церкви», как в России священников расстреливали и ссылали тысячами, и сносили тысячами церкви.

Известное интервью митрополита Сергия от 15 февраля 1930 года (у Солоневича, повидимому, ошибочно оно названо, как послание от 12 февраля 1932 г.) о том, что в России нет никаких религиозных преследований потрясло его в свое время: «Церковь солгала и предала».

Солоневич: «Что-то совсем непонятное, катастрофическое, неправдоподобное и невероятное свалилось на Россию – известное послание митрополита Сергия: – нет, никаких религиозных преследований в России нет. Нет, никто не трогает священников, не вмешивающихся в политику. А вы, милостивые государи, архиепископы, епископы и прочие (в адрес авторов бесчисленных европейских протестов. – Б.К.), не в свое дело не вмешивайтесь…»[137]

Церковь солгать и, тем более, предать не может – лгут и предают люди.

«Это был величайший в истории России разгром православной церкви, и он был сделан ее возглавителем», – пишет Солоневич.

«Тот факт, что митрополит Сергий солгал, для всех был ясен, и эта ложь подорвала все: веру в Церковь, как центр духовной жизни народа, веру в расстреливаемых священников, в то, что их церковь есть сосуд истины, веру народной массы в то, что церковь есть моральная сила».

Зачем же было столь трагично переживать эту явную для всех ложь? Возглавитель церкви, пусть патриарх или митрополит, по сути – возглавитель церковной администрации; он вполне подвержен и греху, и не гарантирован от ошибок. Были ведь и патриархи-еретики, например, Несторий и Диоскор, но Церковь-то не погибла. Глава же Церкви – Исус Христос. «Святая соборная и апостольская Церковь» – непогрешима, потому и свята.

В 1932 году верующая часть российского населения отреагировала на послание митрополита Сергия Страгородского так же сокрушенно-трагически, как Солоневич, – и в этом была ее ошибка. Новоообрядную паству давно уже воспитывали не в правилах соборности, а в духе полицейской авторитарности: что-де «благословил» Феофан Прокопович, то и – вне всякой критики. Как сказал недавно один известный новообрядный архимандрит с искренним недоумением: «И чего это Аввакум начальства не послушался, в бутылку полез?..» Или как объявил свое credo ближайший преемник Никона: «Не знаю ни новой веры, ни старой, а как начальство прикажет – тако и буду веровати»… Так и получилось: как царь приказал, так он и веровал и других заставлял. Как видим, корни католической авторитарности, католической ментальности, с отказом от соборности и пр. жили в подсознании людей, называющих себя православными, и до никонова раскола. И приказывал, насаждал и взращивал эти плевелы царь, второй Романов.

Вполне никонианская реакция на митрополичье послание позволила Солоневичу написать в эмиграции:

«Свободу елки (новогодние елки после революции были запрещены как буржуазный пережиток. – Б.К.) и богослужений, право духовенства на участие в выборах по пресловутой сталинской конституции я объясняю, в частности, тем, что сейчас русская православная церковь никакой силы не прдставляет. Сейчас это пустое место»[138].

Но Солоневич был человеком потрясающей интуиции. Ему был задан в конце 30-х вопрос редактором эмигрантского журнала, а не проворонил ли он религиозного сознания, «которое под всеми этими ударами глубоко запряталось в русскую душу и там живет и зреет и даст свои плоды»?

«Сейчас, припоминая и сызнова переживая все это, – говорит Солоневич, – я думаю, что действительно проворонил – религия идет не от митрополитов, а от души человеческой».

Иными словами: возможные грехи отдельных митрополитов – это их грехи, а Церковь соборна и свята.

Благодаря своей профессионально-журналистской пронырливости Солоневичу удалось тогда же в Москве выяснить, как все это происходило.

Митрополиту Сергию было предложено на выбор: или подпись под составленным ГПУ интервью, или расстрел всех (около десяти тысяч) находящихся в тюрьмах и лагерях священников.

«Я не имею никакого права осуждать митрополита Сергия, – пишет Солоневич, – не я ему судья… Сам-то он, может быть, и пошел бы на пытку. А десять тысяч его детей – священников? Это выше суда человеческого».

Кроме этих десяти тысяч священников, под нож Молоха автоматически попадали и их семьи.

«Или подпиши, или мы десять тысяч священников поставим к стенке, жен их отправим в лагерные проститутки, а детей их в трясинные колонии беспризорников, вот вроде водораздельской (эту колонию, малоизвестное преступление большевизма, Солоневич показал в книге «Россия в концлагере». – Б.К.). Как взять на душу свою такой ответ?»

И вообще, как бороться?

Солоневич: «Сила большевизма заключается в его абсолютной аморальности (Ленин) в то время, когда мы не можем быть абсолютно аморальными. Сила большевизма в том, что он абсолютно безжалостен, когда мы не можем быть абсолютно безжалостными».

Абсолютная аморальность – принадлежность современного терроризма.



ПРЕДПОСЫЛКИ ВОЗРОЖДЕНИЯ



И. Солоневич обладал удивительным даром предсказания или даже пророчества. Многие предсказания его сбылись. Вот одно из них, высказанное в 1939 году:

«Уже и сейчас иезуитские организации с одной стороны и масонские организации – с другой создают по всем пограничным пунктам России всякого рода “библейские”, “трудовые христианские”, униатские и прочие организации, которые при падении большевицкого барьера сразу хлынут в Росию со своими проповедниками, литературой, деньгами и планами… Нам придется иметь дело с десятками новых уний, новых расколов и новых сект, руководимых и поддерживаемых из заграницы, где, как известно, особо искренних друзей России и в заводе не имеется»[139].

Все это в точности исполнилось на наших глазах после 90-х годов.

Говоря о синодальном периоде, Солоневич отмечает:

«Государство строило Исаакиевские и прочие соборы, но не создавало церковных. Государство строило храмы, но оставляло в запустении Церковь».

В постбольшевицкий переходный период, считал Солоневич, нужна будет «самая суровая, пуританская экономия в вопросах роскоши. Отказ от всяких расходов вывесочно-рекламного характера: нужно строить приходы, а не Исаакиевские соборы, нужно строить жилые дома, а не дворцы советов, нужно ввозить племенной скот, а не шампанское»[140].

После 90-х все было наоборот: строили Исаакиевские соборы, денег не жалели, золотили иконостасы и купола, олигархи возводили себе в русских глубинках (и не только глубинках) немыслимые дворцы, а приоритетными импортными товарами были именно шампанское и жевательная резинка.

Итак, главной причиной крушения России Солоневич считал измену своему национальному лицу, своим задачам, а возрождение видел возможным лишь на пути восстановления национальной идентичности.

«Возврат к истокам нашего национального бытия есть в основном возврат к государственным принципам Московского царства… В наших данных условиях все это сводится прежде всего: а) к установлению основных линий органического развития России и б) к воссозданию правящего слоя, который обладал бы достаточной волей и разумом, чтобы успешно поставить себя на службу основным принципам российского национального бытия»[141].

Поскольку измена своему национальному лицу началась с никоно-алексеевской «реформы», то с этого исторического рубежа и следует начинать наше возрождение. Признав «реформу» церковно-государственным преступлением, следует вернуться к традиционному, дониконовскому, православию – к традиционным русским церковным обрядам, книгам и обычаям, что будет, во-первых, главной предпосылкой ликвидации никоно-алексеевского раскола, во-вторых, это оздоровит Церковь, сделает ее сильной, и это же будет попыткой вернуться к национальной идентичности.

Солоневич: «Крестьянство является становым хребтом русской нации – основным источником ее физического, материального, а также и духовного благосостояния… Белые движения совершили чудовищную и преступную ошибку, оттолкнув крестьянскую поддержку… Будущая национальная власть России обязана сделать то, что сделали итальянский фашизм и германский национал-социализм: вернуть крестьянству его почетное положение в нации и в империи. Обеспечить широкое крестьянское самоуправление (волостное земство, все виды сельской кооперации, участие организованного крестьянства в управлении страной)»[142].

Многие сомневаются, существует ли сегодня в России крестьянство как таковое.





РЕЛИГИЯ И ЦЕРКОВЬ



НЕДОСТАЮЩЕЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО БЫТИЯ БОЖИЯ



Атеисты считают, что человек умирает – и исчезает, и на этом всё кончается...

И.А. Ильин назвал это слепой сказкой: даже придорожная пыль бесследно не исчезает, по закону сохранения энергии, а душа человека, будто бы, исчезает?

«Есть Бог, – пишет он в частном письме. – Есть, это несомненно, удостоверительно. Его Бытие гораздо несомненнее нашего… О смертности личной души не стоит говорить, так стихийно нелепа эта идея. Земная пыль, отвеваемая с дороги – несмертна, но творчески трансформируема – в Разум и Телос (конечная цель, философский термин. – Б.К.). А личная тончайше-реальнейшая прекрасность мира – душа человека была бы смерть? Какой слепец может отнестись серьезно к этой слепой сказке?»[143]

И. Солоневич предлагает богословам еще одно недостающее доказательство бытия Божия: как убедительно показал жизненый опыт, жизнь без Бога оказывается невозможной.

Ему вторит И. Ильин: «Кризис безбожия состоит в том, что неисповедимыми путями Божиими безбожникам дан простор выявить лицо свое и последовательно показать себя на деле. Они это и сделали».

Выявили свое лицо, последовательно показали себя на деле в строительстве все той же вавилонской башни – и что же? Оказалось, что жизнь без Бога невозможна.

Солоневич: «Почти две тысячи лет тому назад некий – сейчас основательно забытый Автор – предупреждал нас: “берегитесь волков в овечьей шкуре – по делам их узнаете их”. Мы не послушались. Мы объявили Забытого Автора агентом капитализма, защитником реакции, пропагандистом опиума, суеверия, невежества и чепухи. Теперь – волки пришли. Для нас, для всего человечества, вопрос заключается в том, удастся ли нам вернуться к Забытому Автору»[144].

Сама жизнь учит: учение Забытого Автора – основа основ, фундамент всего.

«Ни нация, ни культура без религии невозможны. Одновременно с умиранием религии умирает и нация… Франция начала падать – физически и политически – с эпохи революции и ее атеизма. Германия накануне своего разгрома переживала те же попытки искоренить религию, какие переживал и СССР. С той только разницей, что у нас это делалось грубо насильственным путем, а в Германии даже особых усилий не потребовалось… В религии концентрируются все национальные запасы инстинктов, эмоций и морали. Религия стоит у колыбели, у брачного алтаря и у гроба каждого человека. В ней формулируются все те представления о конечном добре, какие свойственны данному народу – готтентоту одни, нам – другие. Умирание религии есть прежде всего умирание национального инстинкта, смерть инстинкта жизни. Тогда вступает в свои права эпикурейское смакование последних радостей жизни, которое с такой блестящей полнотой выражено у Анатоля Франса: ведь после нас все равно потоп»[145].

О безбожии как несчастии, и о безбожии как просто глупости говорит И. Ильин в своей работе «Кризис безбожия»:

«Можно не иметь веры или утратить ее; и это не глупость, а несчастие; и этому несчастию можно и должно помочь. Но безбожие как правило жизни и программа жизни – как план прогресса, счастия, жизнеустроения – есть жальчайшая из глупостей и погибельнейшая из вредностей, посещавших человеческую голову… Безбожие есть дело глупейшее и вреднейшее из всех, затевавшихся человечеством»[146].

Атеисты задают духовно безграмотный вопрос: « Где Бог? Покажите нам Бога!» Или как в рассказе И. Шмелева «На пеньках»: «Все предрассудки брошены, небо раскрыто и протокол составлен, кроме звездной туманности ничего подозрительного не найдено».

Пионерское собрание постановило, что Бога нет, о чем и записали в протокол.

«Верить в Бога – мудро и спасительно, отвергать Бога – неумно и погибельно, – пишет И. Ильин. – Ибо без Бога вся культура человеческая теряет свой смысл и свое значение. И если она не сокрушается сразу и во всех отношениях, то только потому, что пассивное безверие способно долгое время держаться сокровенным дыханием Божественного начала, вошедшим в человеческую душу и ведущим ее в в порядке некультивируемой и часто незамечаемой, но по-прежнему живоносной традиции. Веры уже нет, но уклад души, созданный, воспитанный и облагороженный христианскою верою тысячелетий, живет и делает свое дело»[147].

По-видимому, этим христианским бытовым укладом, живоносными традициями предков и жили русские последние два века перед революцией 17 года, да и сейчас еще продолжают жить в качестве духовных иждивенцев.

И паки: самый сильный христианский бытовой уклад, самая живоносная традиция, бесспорно, у старообрядцев.





ПУТЬ В БЕЗДНУ



Ильин: «К быстрому, стихийно-катастрофическому крушению ведет только то безбожие, которое имеет дерзновение быть самим собою, которое последовательно осуществляет активное и воинственное безверие; безверие и антихристианство. Тогда убивается в людях вдохновенное, подавляется и пресекается напряжение их богоданного, естественного инстинкта, извращается наука, мертвеет совесть, выдыхается искусство, разлагается характер, вырождается правосознание и распадается хозяйство»[148].

Не это ли стихийно-катастрофическое крушение наблюдалось в конце 80-х – развал СССР, державы, в идеологическом фундаменте которой основополагающим компонентом – «планом прогресса, счастия, жизнеустроения» – был атеизм?

Уже в XVIII веке, как сказал один известный иерарх, «христианство незаметно удаляется от людей, остается одно лицемерие», а его воспреемник XIX-му веку дал еще худшую оценку: «кажется, уже мы живем в предместиях Вавилона, если не в нем самом»[149].

Секуляризация XX века уже ставит на повестку дня тревожный вопрос о всеобщем конце.

Солоневич: «Возникает очень тревожный для нас вопрос: а в какой степени повлияет на дальнейшие судьбы России нынешний советский атеизм? И не знаменует ли он собою начало и нашего конца?»

Ильин: «Есть только два исхода: или в бездну, или к перерождению и обновлению духовно-религиозного акта».

Диалог двух Иванов, которым в этой жизни не выпало поговорить с глазу на глаз.

Ну, конечно, мир идет в бездну, о чем сказано и в Евангелии. Номинальная религиозность становится лишь ширмой безрелигиозного, а порой и прямо сатанинского содержания.

На фоне этой действительности всякие разговоры о возрождении России становятся непредметными.

Церковь постсоветского периода – все та же слабая, потерявшая авторитет Церковь, какой она и была в конце синодального периода. Восстановление патриаршества почти ничего не изменило, как и предсказывал Н. Каптерев.

Малоискренние, половинчатые попытки к ликвидации раскола XVII века были предприняты новообрядной иерархией в 1929 и 1971 годах; попытки эти окончились пробуксовыванием и топтанием на месте.

Однако подлинное обновление духовно-религиозного акта внутри самой церковной ограды возможно лишь при условии возврата к традиционному, дониконовскому православию и соединения со старообрядцами, ликвидации никоно-алексеевского раскола.

Но и в этом идеальном случае предметным будет разговор лишь о спасении «на молекулярном уровне», отдельных душ, а не о строительстве какой-то империи, ибо мир, подавляющее количество населения, идет («go marching in») в бездну.





О ПРАВОСЛАВИИ И НАЦИОНАЛИЗМЕ



Солоневич: «К 1942 году красная Москва стала сворачивать знамена третьего интернационала и стала вспоминать “Святую Русь” древнемосковских времен. И фронт устоял. Эта формулировка оказалась такой же необходимостью в 1942 году, какою была и 700 лет тому назад – в 1242 году (Ледовое побоище, разгром Александром Невским немецких рыцарей на Чудском озере). Если данная идея выдерживает практическое испытание десятка веков, то, очевидно, какая-то внутренняя ценность в ней есть»[150].

Таковы уроки истории.

«Инстинкт жизни формулирует Господа Бога, как свой величайший и заранее непостижимый идеал, как точку концентрации всего лучшего, что в человеке есть. Это “лучшее”, конечно, не одинаково для всех. Но когда точка, в которой концентрируются все лучшие идеалы нации, начинает распадаться в атеизме, – начинает распадаться и сама нация. Безусловное, безграничное и недостижимое Добро, которое на всех языках человечества называется Богом, заменяется всякими другими благами». Сегодня это «общечеловеческие ценности».

При логически законченном атеизме «никакая человеческая жизнь невозможна вообще», говорит Солоневич, приводя в пример деяния атеистов французской и русской революций, ибо «с материалистической точки зрения человек, по существу такой же физико-химический процесс, как горение спички. Погасить жизнь или погасить спичку – не все ли равно?»

История учит: «там, где побеждает атеизм, умирает нация».

«Православие является не только и не столько религией большинства русского народа, сколько религиозно-нравственной основой русского национального государственного творчества»[151].

Православие – «наиболее совершенная религия мира, величайшее духовное сокровище, сбережение которого поручено русскому народу».

Ильин: «Национальная духовная культура есть как бы гимн, всенародно пропетый Богу в истории, как духовная симфония, исторически прозвучавшая Творцу всяческих. И ради создания этой духовной музыки народы живут из века в век, в работах и страданиях, в падениях и подъемах, то паря к небу, то влачась долу, – вынашивая своеобразную молитву труда и созерцания на поучение другим народам. И эта музыка духа своеобразна у каждого народа, и эта музыка духа есть Родина. И каждый человек узнает свою Родину потому, что его личная музыка духа откликается на ее всенародную музыку; и, узнав, он врастает в нее так, как врастает единичный голос в пение хора»[152].

Подлинно национальная культура коренится в религии.

«Вот почему мы утверждаем, – заключает Илин, – что Родина есть нечто от Духа Божия: национально воспринятый, взращенный и в земные дела вработанный дар Духа Святаго».

Из этого также вытекает и понятие истинного национализма.

Ильин: «Истинный национализм есть национализм духовный… Тот, кто чует духовное и любит его, тот знает его сверхнациональную, общечеловеческую сущность. Он знает, что великое русское – велико для всех народов; и что гениальное греческое – гениально для всех веков; и что героическое у сербов заслуживает преклонения со стороны всех национальностей; и то, что глубоко и мудро в культуре китайцев или индусов, глубоко и мудро перед лицом всего человечества. Но именно поэтому настоящий патриот не способен ненавидеть и презирать другие народы, потому что он видит их духовную силу и их духовные достижения…Любить свою родину умеет именно тот, кто не склонен ненавидеть или презирать другие народы; ибо только он знает, что такое Дух, и потому умеет обретать его дары и проявления у чужих народов, а не ведая Духа, нельзя любить воистину свой народ… Каждый народ призван иметь свое самобытное, национально-духовное лицо, и эта самобытность… возникает из инстинктивно-душевного своеобразия и из самостоятельного восприятия природы, людей и Бога… Правда, не всякому народу удается выносить самостоятельный духовный акт и создать самобытную духовную культуру. Народы, которым это удалось, суть духовно ведущие народы; народы, которым это не удалось, становятся духовно ведомыми народами. Задача ведущего народа не в том, чтобы подавить или искоренить ведомый народ, а в том, чтобы дать ему возможность приобщиться к духовному акту и к духовной культуре ведущего народа и получить от него творческое оплодотворение и оживление. Тогда ведомый народ находит свою родину в лоне ведущего народа и, не теряя своей исторической и биологической “национальности”, вливается духовно в национальность ведущего. Формула такого патриотического “симбиоза” народов такова: “я римлянин, и притом галл”; “я англичанин, и притом африканский негр”; “я швейцарец, и притом лодин”; “я француз и притом мавр”; “я русский, и притом калмык”… И эта формула означает, что ведущему народу удалось выработать национальный акт такой ширины и гибкости, а может быть, и глубины, что он образует для ведомых народов как бы родовое духовное лоно, которое они могут видоизменять по-своему, оплодотворяя и оживляя из него свою духовную жизнь»[153].

После этого понимания истинного национализма только отъявленные и бессовестные лицемеры могут называть Ильина и Солоневича шовинистами и фашистами.

Правоту рассуждений Ильина подтверждает множество фактов.

Так, Эль Греко, основатель национальной испанской школы, – это переселившийся в Испанию грек Теотокопули; Джованни да Болонья, принадлежащий, по мнению искусствоведов, Италии, – это переехавший туда француз Жан Булонь; итальянец Россети – принадлнежит Англии; немцы Буль и Ризенер – Франции.

В отношении же России И. Грабарь пишет: «Было бы нелепо причислять к иноземцам за их нерусское или не совсем русское происхождение Фонвизина или Герцена, Фета, Чайковского, Бородина и столько других… Венецианова, Кипренского, Брюллова, Бруни, Ге, Левитана или архитекторов Растрелли, Фельтена, Росси, Бове и Жильярди»[154].

Итак, истинный национализм – сверхнационален, общечеловечен, как и, в сущности, само христианство.

Православие – русская национальная религия, вне православия Россия немыслима.

Солоневич: «Самый основной принцип национально-государственной жизни России нам дан в православии. Мы понимаем под православием… ту духовную основу, которая отличает православие от всех остальных религий мира. Мы считаем православие национальной религией и национальным сокровищем русского народа… Если католицизм есть религия насилия и организации, протестантизм – сделки и расчета, то православие есть религия милости и любви, религия величайшего света и величайшего оптимизма. Это есть основная и неистребимая духовная ценность России, которая не может быть подчинена никаким преходящим задачам государственного строительства, хотя бы потому, что всякое подчинение этой религиозной ценности какой бы то ни было другой – неминуемо и автоматически влечет за собой ослабление и уничтожение России…Мы считаем, что всякие попытки навязать русской истории нерусские государственные системы, вызванные к жизни задачами внешней торговли и задачами внешней политики, являются новыми попытками замутить и отравить истоки русского религиозно-национального и государственно-творческого инстинкта и сознания… Ничего доброго от заграничных идейных импортеров мы до сих пор не видали и не увидим. Основной грех, который России предстоит преодолеть, – это грех крепостнического наследия и, как его последствие, грех марксистского наследия… Мы с одинаковой беспощадностью относимся как к преступлению крепостничества, так и к преступлению марксизма. Мы не верим в эволюцию советской власти, ибо все, что оттуда произойдет, произойдет из принципиально зараженного источника. И те люди, которые родятся для политической жизни из “советской эволюции”, будут неизбежно носить на челе своем каиново пятно марксизма, хотя бы и прикрытое эволюцией, национализацией и великодержавностью. Нам нужна великодержавность духовной свободы, а не великодержавность универсального рабства… Наше прошлое – в православном приятии Бога и мира, и наше будущее – только в том же приятии… Мы требуем безусловного подчинения той идее Православия и России, которой до нас подчинялись поколения и поколения русских людей, создавших самое великое и самое справедливое государство мира»[155].

И снова внесем коррективы: основной грех, который России, лучше сказать Церкви, предстоит преодолеть, – это, прежде всего, грех никонианства, все остальное – следствия.

«Если мы признаем, что исконной самодовлеющей (онтологической) сущностью национальной идеи России является идея православия, то с совершенно неизбежной логической последовательностью мы должны будем признать, что уроки какой бы то ни было иной государственности, возникшей на какой бы то ни было религиозной системе для нас неприемлемы. Политические заимствования из Америки или Германии будут такой же политической ересью, какой являются религиозные заимствования от Ватикана или от Лютера (уния и секты). Эти попытки под внешне соблазнительными лозунгами протаскивают в русское национальное сознание такие чужеродные элементы, какие протащили шляхетство, масонство, либерализм, иезуитизм и марксизм»[156].

Мир во зле лежит, и велики исторические завалы. Солоневич ставит вопрос о восстановлении и очищении глубинных истоков русской религиозно-национальной жизни. Кто же будет их расчищать?

«Антихристовы наследия и дворянского, и большевицкого крепостного права потребуют многолетней работы гениев и чиновников, воинов и проповедников, поэтов и изобретателей», – говорит он.

Метастазы антихристова наследия никонианства, онтологической сердцевины всех остальных грехов, всеобъемлющи и всепроникающи. И где эти гении, чиновники, богословы и проповедники, пекущиеся о «востановлении и очищении истоков русской религиозно-национальной жизни», о восстановлении исторической правды, покаянии в грехе никонианства и возврате к традиционному православию?

И. Солоневич – современный христианский апологет. Жизнь в эмиграции остро выдвигала на повестку дня вечные вопросы: добро и зло, вера и неверие.

Строителям атеистического коммунизма он, как и И. Ильин, предсказывал незавидную участь, предупреждая западный мир не идти этим путем: «Строители невыразимо прекрасного будущего съедят самих себя. Они вырежут друг друга до последнего. Будущим богословам они дадут недостающее доказательство бытия Божия: жизнь без Бога оказывается невозможной»[157].

Пророчество в общем исполнилось: и в 20-е, и в 38-е годы резня была нешуточная, а через полвека внешне могучая, тоталитарная вооруженная до зубов империя так называемого коммунизма без военного вмешательства извне, всему миру на изумление, тихо развалилась в три дня, как прогнившая пирамида. Очень похоже тоже «слинял» в три дня в 1917 году петербургский цезарепапизм, исчадие никонианства.

Видевший воочию военную и послевоенную Европу, И. Солоневич обличает:

«Великий и многоликий урод отравил все источники человеческого бытия и основу всего – религиозный инстинкт. Евангелие Блага, Весть Любви, заменено полными собраниями учебников ненависти: расовой, классовой, национальной, групповой и какой хотите еще. Философия, “душа пролетариата” и идейная основа всякой революции, объявила войну Евангелию – больше ей ничего не оставалось. Европа продала душу свою духу безбожия и Европе были обещаны все блага мира. Русский фольклор в самых разнообразных вариантах повторяет сказку о человеке, продавшем черту душу свою за заколдованный клад. Этот человек убивает ближних своих, их кровью подписывает соответствующий контракт, получает клад, приносит его домой и то, что казалось грудами золота, оказывается кучей черепков – чертовых черепков. Ни души, ни золота. Европе обещаны были “все блага мира” – в обмен на ее душу. Душа была продана. Сейчас Европа (1948-й, послевоенный год. – Б.К.), как Иов, сидит на гноище и черепками отскребывает язвы свои. Философия материализма опустошила души всего нынешнего поколения, но материальная компенсация за проданную душу была выдана черепками. Ни душ, ни калорий»[158].

Философия материализма опустошила души людей – в этом главная проблема и беда мира.







М., 1994–2010, январь.

[kutuzov-bp.ru]