(из интервью)

..................

— Но с эстрадой вы собираетесь заканчивать?

— И с сатирой фактически тоже. Впрочем, с ней — уже давно.

— А по-моему, для нее сейчас открываются новые возможности. Меняется тон власти…

— Откуда вы это взяли?

— Прислушиваюсь.

— Ничего подобного. Не изменилось ничего, и не изменится очень долго, чтобы не сказать «никогда». Произошло некоторое пресыщение рынка, и один концерт «Бешеных бабок», насколько я знаю, действительно пришлось отменить — не продали билетов. Больше вам скажу: здесь, в Театре эстрады, на вечер Петросяна продалось двести билетов из тысячи трехсот. Такого не было никогда. Отменять не стали, распространили как-то еще столько же билетов,— но не в том суть. Воспринимать это как добрый знак могут только неисправимые оптимисты, а я-то знаю, например, что недавно хороший спектакль в серьезном театре пришлось отменять по той же причине. Продали 27 билетов и отменили представление, сославшись на болезнь артиста.

— Это о чем же говорит?

— А о том, что плохое опять побеждено худшим: перестали ходить на плохое — но ведь и на хорошее! Общий спад, всероссийская вялая апатия, объяснимая не только летним временем,— в СССР на Таганку летом поди попади!— а дружным и универсальным спадом интереса ко всему. Потом, Москва действительно перестала быть точкой встречи всей страны: ехать сюда у многих попросту нет денег. А те, кто приезжает,— в основном гастарбайтеры,— в театр не пойдут: не за тем ехали. Так что попса не исчезнет никогда. Исчезнет зритель — и серьезный, и несерьезный.

— Мрачный у вас взгляд.

— Не то слово. По сравнению со мной, скажем, Виктор Шендерович — отчаянный оптимист.

— Вы помирились после его открытого письма?

— Мы не ссорились. Я не отрицаю ни одной его претензии: сейчас действительно не хочется заниматься сатирой, это мой принцип, но ведь он не с тем связан, что я испугался власти. Власти дела нет до сатиры. У нее сейчас довольно циничный взгляд на это дело: «Эхо Москвы» пусть будет, «Новая газета» — пусть. Хазанов вообще власти не интересен, как и Быков, кстати…

— Надеюсь.

— У меня все формулируется довольно просто: сатира возможна там, где есть шанс на перемены. Вы их допускаете? Я — нет. Смотрите: вам Сталин не нравится? А кто-нибудь из тех, кто разоблачал Сталина? А из тех, кто были потом? Вы вообще можете назвать власть в российской истории, которая бы вас устраивала? Которая бы принципиально отличалась от прочих? Не можете? Тогда, наверное, что-то не так со страной, а не с властью. Тогда, наверное, она элементарно не может быть другой. Хорошо, а жить вне этой страны вы готовы? Можете себя представить еще где-нибудь? Не можете? Ну, тогда, наверное, ведите себя корректно. Вот и все. Подчеркиваю, все эти мои вопросы и советы обращены прежде всего к себе самому.

— Иногда я думаю — и довольно давно,— что советская власть по отношению к этому замкнутому кругу все-таки была прогрессом…

— При советской власти у нас был театр абсурда, кто бы спорил, но в этом абсурде была своя логика. Сейчас у нас нет ни абсурда, ни логики. Сейчас мы вообще не знаем, чего хотим, что делаем и куда идем. Правила поведения отсутствуют в принципе. С каждым можно делать что угодно. Любая борьба сводится к кампании и на другой день забывается — как, впрочем, оно всегда и было. Говорю вам: происходит возвращение к обычному российскому образу жизни после советских и антисоветских пертурбаций. Специфика этого образа жизни хорошо известна всем, кто знает историю и читал книжки. Так и занимайтесь тем, что в этих условиях имеет смысл: самосовершенствованием, искусством, воспитывайте детей, расширяйте пространство личной свободы и не пытайтесь сломать историю об колено.

— Напоследок не могу вас не спросить: евреи в России нужны?

— России нужны все. Она так устроена, что как раз национализм — сколько бы ни бесновались отдельные персонажи — в ней никогда не приживался. Иное дело, что в силу всяких исторических особенностей евреи тут всегда не уверены — не то что в завтрашнем дне, а в послезавтрашнем. И такое зыбкое положение заставляет их в дне сегодняшнем проявлять не лучшие свои качества. Впрочем, подвешенное состояние ни у кого не выявляет лучших качеств. И не только евреи тут в нем пребывают. Но если говорить о принципиальном выборе — уезжать или оставаться,— я этого вопроса всерьез себе даже не задавал.
Иное дело, что нужно, наверное, соблюдать некоторые элементарные нормы — как-никак двести лет вместе, а то и больше. И вот говорю я, скажем, Мише Турецкому, чей «Хор Турецкого» знаменит во всей Европе и самому мне крайне симпатичен: Миша, не надо вам выступать в Кремле в ознаменование Хануки. Зачем вам это? Отпразднуйте Хануку где-нибудь еще. Вам же, наверное, не очень понравится, если хор Пятницкого будет отмечать День независимости России концертом у Стены Плача?

— А он?

— Он мне сказал, что у меня устаревшие представления. И они, наверное, действительно устаревшие. Я все-таки давно здесь живу.

2010 год