Вертикальная демократия

Риторика политического пространства в России
[www.polit.ru]
Последний съезд партии «Единая Россия» запомнится надолго. СМИ по понятным причинам особенно много внимания уделяют предстоящей «рокировке» в правящем тандеме и последовавшему за съездом публичному скандалу с участием главы государства и министра финансов. В нынешней политической ситуации надежды единороссов на большинство в Государственной Думе и переизбрание Владимира Путина на третий срок имеют все шансы оправдаться, так что неудивительно, что внимание политических аналитиков в России и за рубежом приковано к перспективам на ближайшие шесть-двенадцать лет и возможным экономическим последствиям увольнения Алексея Кудрина впридачу.

Однако среди прочих, менее сенсационных заявлений, сделанных на съезде, малозамеченной прошла фраза, прозвучавшая, когда премьер-министр представлял делегатам будущего «первого номера» партийного списка. Фраза, тем не менее, многое говорит о том, как функционирует политическое пространство в стране. Владимир Путин отметил: «У нас сложилась традиция, чтобы предвыборный список „Единой России“ возглавлял глава государства, и я считаю, что эту традицию не надо нарушать».

Эта формулировка представляет собой любопытную интерпретацию того, что такое «партия власти». На Западе, как известно, правящей партией является та партия, которую во власть избирают. Претенденты на это звание располагаются в условном диапазоне от левых к правым, который теоретически включает в себя все разнообразие политических взглядов. Отдавая свои голоса на выборах, избиратели поддерживают ту точку зрения в этом диапазоне, которая импонирует им больше всего. В России ситуация обстоит иначе, и многие наблюдатели, особенно на Западе, объясняют это манипуляцией избирательным процессом со стороны властей (будь то через изменения в законодательстве или санкционированные нарушения при проведении голосования). Но ту разницу в положении политических партий в глазах общества, которую мы наблюдаем в повседневной жизни, нельзя объяснить исключительно результатами выборов. Тут дело в другом.

Диапазон от левых к правым сложился относительно недавно, во времена реставрации Бурбонов во Франции в начале девятнадцатого века (первое разделение на левых и правых в политике произошло в ходе Французской Революции, когда левые выступали против права вето для короля, а правые — за;потом короля казнили, и вопрос отпал сам собой). С тех порразделение на левыхи правых стало нормой для всех демократических стран. Однако, как отмечает Стивен Лукес, «До [начала 1820-х годов] в иконографии политического пространства имели хождение и другие пространственные образы, в особенности метафора вертикальности, воплощающая представления об иерархии … например, „Король Солнце“» (2003: 606). Та же метафора «вертикали власти», как известно, получила широкое распространение в первые два срока президентского правления Владимира Путина и, как представляется, оказала огромное влияние на реорганизацию политического пространства в стране по принципу иерархии.

Путинская вертикаль власти создавалась не для того, чтобы влиять на положение политических партий в стране. Она выступила в качестве модели централизации власти после 90-х годов, которые некоторые наблюдатели впоследствии характеризовали как «неуправляемый федерализм». Сама вертикаль власти стала следствием необходимости (в восприятии первых лиц страны) в укрощении строптивых региональных лидеров (и, вероятно, отражением стиля руководства, присущего новому президенту). Важно отметить, что она не была инструментом контроля над публичной политикой. Само выражение «вертикаль власти» аналитики и политологи списывают, как правило, на риторику оправдания неоднозначных решений в сфере минимизации суверенитета федеральных субъектов и не придают ей особого значения. Так, для западных наблюдателей типичным является замечание Кэмерона Росса, согласно которому «усилия президента [Путина] по подчинению региональных властей и установлению того, что он называет „вертикалью власти“, — подлинное издевательство над принципами федерализма» (курсив мой – А.И.).

Однако не стоит списывать риторику со счетов. В данном случае, вертикально-иерархическая модель политического пространства, воплощенная в понятии «вертикаль власти», оказывает непосредственное влияние на положение политических партий в стране. Более того, она вступает в прямое противоречие с моделью диапазона левые-правые. Получив широкое распространение, метафора«вертикали власти» напрямую способствовала реорганизации политического пространства по принципу близости к верхушке вертикали, а не на основании политических взглядов. В традиционной системе «левые-правые» избиратели имеют возможность сравнить мнения партий по конкретным вопросам, которые и определяют положение каждой из них в политическом пространстве страны. В вертикальной системе политические предпочтения подобной роли не играют, ведь главное, чем одна партия отличается от другой, — это степень участия в официальной политике и близость к власти.

«Единая Россия» занимает главенствующую позицию не потому, что ее политика пользуется наибольшей популярностью, а за счет приближенности к правящему тандему. КПРФ, ЛДПР и до недавнего времени «Справедливая Россия» занимают следующую ступень. Следующий круг составляют зарегистрированные, но не представленные в Государственной Думе партии, однако степень их участия в политической жизни крайне ограничена. Любая другая структура, независимо от ее политической ориентации, автоматически оказывается полностью маргинализирована за счет собственной «внесистемности». Какие последствия это имеет для публичной политики в стране?

В первую очередь, подобная реорганизация политического пространства ведет к тому, что в публичной полемике политический курс страны отходит на второй план. С одной стороны, у «Единой России», как партии власти «по умолчанию», нет мотивации выносить свои решения в социальной и экономической сфере на серьезный суд общественности. Несмотря на попытки сделать законодательный процесс более прозрачным с помощью Интернета (как в случае с законами о полиции и об образовании), обычно законопроекты выдвигаются и принимаются практически без участия других политических сил. При этом происходит подмена законодательной власти исполнительной и ослабляется общественный контроль над процессом (теоретически, западные парламенты являются инструментом именно общественного, а не чисто политического контроля, так как представляют «волю народа»). С другой стороны, сама «внесистемная» оппозиция обычно не вступает с «Единой Россией» в полемику по поводу конкретных параметров политического курса (например, размеров гособоронзаказа, как это сделал Алексей Кудрин). Происходит это по двум причинам.

Во-первых, в иерархической системе, где оппозиционные силы вроде «Яблока» или «ПАРНАСа» сильно маргинализированы, основная претензия к власти и ее партии заключается не в том, что она принимает законы, с которыми оппозиция не согласна, а в том, что оппозиция не принимает в этом процессе никакого участия. Из-за позиции на обочине политического пространства главной целью «внесистемной» оппозиции является не проведение в жизнь определенной программы, а выход из «внесистемности» (или полная смена системы). Именно на этом основывается ее ключевое требование — проведение свободных выборов. Во-вторых, эта претензия — отсутствие доступа к власти — по сути, единственное, что объединяет оппозиционные партии; результат бывает довольно парадоксален, как союз «левых» лимоновцев с некоторыми представителями бывшего СПС в рамках «Стратегии-31». Ряду наблюдателей этот союз кажется признаком консолидации оппозиции; на практике он приводит к тому, что требование свободных выборов — едва ли не единственное, что объединяет партнеров. Будь это требование удовлетворено, им вряд ли удалось бы разработать единую предвыборную программу.

По той же причине оппозиция редко выступает против конкретных предложений «Единой России» — чтобы выступить против чьего-то политического курса, необходимо прийти к согласию по своему собственному. Резкая критика Алексея Кудрина со стороны части либеральной оппозиции после его увольнения с поста министра финансов — другой пример того же явления. Хотя взгляды Кудрина и некоторых оппозиционеров на экономическую политику могут во многом сходиться, вторые критикуют первого за его близость к власти — вместо того, чтобы объединиться на почве экономического курса, как это произошло бы в странах с горизонтальным диапазоном политических убеждений. Сосредоточившись на собственном «внесистемном» статусе, отказываясь вступать с властью в полемику по конкретным вопросам внутренней политики, силы оппозиции лишь подчеркивают собственную маргинальность в сложившемся политическом пространстве.

Что касается оппозиции «системной», то тут сложилась менее однозначная ситуация. Как номинальные участники политического процесса, оппоненты «ЕР» в Думе имеют возможность высказывать свое несогласие с внутриполитическими мерами партии власти. Более того, это могло бы стать важным элементом политической стратегии для таких партий, одна из главных задач которых — доказать электорату свою независимость от правящего режима. Время от времени ЛДПР и, в особенности, КПРФ действительно публично выступают против законодательной программы «единороссов». Однако позиция этих партий довольно неустойчива, и они избегают слишком жесткой критики Кремля, опасаясь перехода на более низкую ступень политической иерархии, где, в отсутствие диапазона «левые-правые», они ничем не отличались бы от других маргинальных сил (именно это грозит «Справедливой России»). К тому же, долгое молчание по поводу собственной политической ориентации сказывается на программах этих партий; если КПРФ еще сохраняет элементы «левой» позиции (правда, в сочетании с нетипичным для левых этатизмом и традиционализмом), то ЛДПР вписывается в классические определения «левых» и «правых» с еще большим трудом.

Риторика «вертикали власти» также предотвращает появление новых политических сил в стране. Случай Михаила Прохорова и «Правого дела» ясно демонстрирует эту особенность вертикальной организации политического пространства. Формирование «Правого дела» произошло при поддержке Кремля и рассматривалось экспертами как попытка привлечь на свою сторону умеренную либеральную оппозицию за счет партии, которая представляла бы их интересы в парламенте. Крах партии также был связан в глазах многих СМИ и самого Михаила Прохорова с усилиями Кремля. Характерно, что ситуация общего отсутствия диапазона «левые-правые» проявилась в эклектичности партийной программы, работа над которой велась этим летом — в начале сентября: сочетание мер, направленных на развитие бизнеса, с «левыми» слоганами о необходимости социальной защиты имеет немало общего с риторикой «Единой России». Если оставить в стороне вопрос о роли Кремля в распаде «Правого дела», столь разная судьба двух партий с похожей риторикой указывает на трудности, связанные с анализом политического пространства, организованного по вертикальному принципу.

Предложенный подход позволяет по-новому посмотреть на положение «Единой России». Следуя логике заявления премьер-министра Путина на сентябрьском съезде, «Единая Россия» является «партией власти» за счет традиции, согласно которой действующий глава государства одновременно по умолчанию является лидером списка партии. Политические взгляды (и возможные расхождения в них) не имеют значения. Из заявления Путина также следует, что результаты предстоящих в 2012 году выборов никак не должны сказаться на положении «Единой России». Если президентом выберут Владимира Владимировича, он окажется во главе списка партии на следующих выборах в Государственную Думу. Но если бы избиратели вдруг выбрали кого-то другого, то ему тоже пришлось бы возглавить список «ЕР» — будь то Зюганов, Жириновский, очередной «кандидат Богданов» или автор мема «партия жуликов и воров» Алексей Навальный. Учитывая то, насколько сильно партия интегрирована в институты власти, такой сценарий не представляется невозможным — ведь в вертикальной иерархии смена политической ориентации не ведет к смене позиции в политическом пространстве.

В конечном итоге, отсутствие горизонтального диапазона «левые-правые» в российской политике и его подмена вертикальной иерархией предотвращает появление новых политических сил в стране не менее эффективно, чем изменения в избирательном законодательстве. Разделение на левых и правых позволяет избирателям легче определять положение новичков в политическом пространстве относительно существующих партий и решать, поддерживают ли они их программу. В выстроенной вертикальной системе партии начинают с «внесистемного» статуса, в котором они сливаются в единую массу, и обсуждение политических программ отходит на второй, а то и на третий план. Такова логика вертикальной демократии, в которой политические силы стремятся быть избранными ради более высокого положения в системе, а не для продвижения конкретной программы.

Литература

Lukes S. The Grand Dichotomy of the Twentieth Century // The Cambridge History of Twentieth-Century Political Thought / ed. Terence Ball and Richard Bellamy. Cambridge University Press, 2003. P. 602–626.

Ross C. Putin’s Federal Reforms // Russian Politics under Putin / ed. Cameron Ross. Manchester; New York : Manchester University Press, 2004. P. 155–176.