В данном случае проще [spbiiran.nw.ru] но если
кому неудобно,то продолжу.

В большевистских верхах происходящее воспринималось более прозаично. К смерти
Ленина были готовы, вопрос обсуждался заранее9. Среди большевистских лидеров
практиковалось несколько необычное отношение к смерти, включая элементы
макабрического юмора. Оборотной стороной привычного революционного риска стало
«деловое» отношение к смерти. Н.И. Бухарин в 1928 г. о возможности собственной
смертной казни говорил так: «Мы, большевики, относимся к этому просто: каждый знает,
что с ним это может случиться. Зарекаться не приходится». И тут же рассказал про группу
сочинских комсомольцев, которых только что «пустили в расход» за обычное для того
времени «разложение».
Вероятно, под влиянием смерти Ленина уже прикованный к постели М.С. Ольминский,
возглавлявший Общество старых большевиков, написал завещание, где потребовал, чтобы
после смерти его труп «был закопан (если нет в данной местности утилизационного завода)
без гроба в одном белье в присутствии только могильщиков и милиции». Это был своего
рода отчаянный протест против семиотической иерархии старой жизни. В конце 1924 г. его
рацпредложение, смысл которого состоял в максимальной утилизации не только духа, но и
плоти революционеров на благо живущих людей, было почти единогласно принято Общест-
вом старых большевиков. В соответствующей резолюции говорилось, что «демонстрацион-
ные похороны теперь сохраняют свой прежний большевистский характер в самых редких,
исключительных случаях (похороны Ленина, Воровского)», а по сему Общество «отказыва-
ется от соблюдения похоронных обрядностей для своих членов и призывает всю партию и
сочувствующих беспартийных бороться с гнилыми предрассудками». Обнаружились и
пролетарии, отказывающиеся понимать, «зачем нужны такие затраты на похороны».
Годы гражданской войны совершенно изменили представления о ценности жизни и
смерти – ушло таинство ухода в небытие, стали меняться представления о человеческом
организме (соответственно и «душе»). На исходе 1920-х гг. В.И. Вернадский записывал в
дневнике, что в кругу вершителей судеб страны учение об условных рефлексах И.П. Павлова
«заменяет психологию». Широко известна история с организацией А.А. Богдановым
института переливания крови с целью укрепления организма – это была вовсе не чисто
медицинская, а своего рода социально-биологическая акция. Сам Богданов погиб в
результате такого эксперимента.
Череда «революционных смертей» казалась необъяснимой. Очевидно, что вместе с
идолами разрушения во имя будущего уходила «героическая» эпоха – в новой жизни
революционным романтикам и террористам, места не находилось. Для многих это означало
угасание надежды. Некий И. Долгов в апреле 1927 г. писал М.И. Калинину:
Если уже сейчас, когда в верхах старые товарищи, работавшие еще при царизме в подполье и
то бывает несогласие в виде оппозиций, то что ж получится тогда, когда на место старых
вольются новые силы… Умер Ленин, о нем все жалеют. Дальше умрут Калинин и другие. Кто
знает, что за люди займут их места… До сих пор не видел просвета. Надрываюсь, работаю для
куска хлеба… Труд непосильный… И духовно чувствую себя скверно…
Идея «последней жертвы» в умах многих революционеров превращалась в идею фикс.
Один красноармеец, «первооткрыватель» коммунистической науки призванной перевернуть
мир, просил Сталина о личной встрече и жаловался: «…Сейчас у меня есть сильное
переутомление и может быть не раз имел возможность смерти из-за напряжения¸ но бросить
эту цель не могу».
Любопытно, что представители культуры угадывали неизбежность подобного явления.
Еще в июне 1921 г. М. Горький в разговоре с К. Фединым заметил, что большевистские
вожди «больны», что естественно. «Это самоотравление гневом, – считал Горький. – Некий
физиологический фактор». При этом он отмечал, что «среди интеллигентных работников
заболеваний меньше», а бывшие рабочие, напротив, «вследствие непривычки к умственному
труду истощены до крайности». Похоже, что он был близок к истине. В.П. Полонский,
главный редактор «Нового мира», отмечал у И. Бабеля «жадность к крови, смерти, к
убийствам ко всему страшному, его почти садистскую страсть к страданиям…». Между
тем, Бабель производил впечатление вполне уравновешенного, независимого человека –
творчество позволяло (вероятно, на время) уйти от поствоенного стресса. А. Белый писал
Иванову-Разумнику в начале марта 1925 г., что в нынешних условиях «...люди “морального”
сознания не выдерживают, лопаются сердца и воспаляются мозги». Известный экономист
И.Х. Озеров в августе 1928 г. делился своими соображениями с В.И. Вернадским: «...Сейчас
проявляется влияние людей, которые в тюрьмах, отчасти в одиночках, тяжелой ссылке
развили фантазию, “дьявольскую волю”, незнание жизни. Этот волевой импульс соединяется
с отвлеченной фантастикой, фанатизмом, отсутствием творчества»